Мимо проезжают двенадцать машин, выгуливают одну за другой двух собак, проходит почтальон, и музыка наконец резко выключается. От наступившей тишины звенит в ушах.

Оборачиваюсь и вижу выглядывающую Отем. У нее красные глаза. Я вскакиваю так резко, что чуть не падаю с крыльца, от чего уголок ее губ еле заметно приподнимается.

Мою грудь распирает от зародившейся надежды.

— Я видела, как ты подъехал, — говорит Отем, и, прищурившись от яркого дневного света, выходит на крыльцо. Получается, она знает, что я здесь уже целый час. — И подумала, что лучше открою, иначе соседи увидят сидящего на ступеньках незнакомца и вызовут копов.

— Я тебе звонил.

— И это видела, — со вздохом говорит она, оглядывает двор, а потом, опять прищурившись, смотрит на меня. — Может, зайдешь?

Я с готовностью киваю. Распахнув дверь пошире, Отем делает шаг в темную прихожую и зовет меня взмахом бледной руки.

Гостиная похожа на крепость из одеял, которую строят себе маленькие дети: шторы закрыты, телевизор включен без звука, на диване грудой свалены подушки и пледы, а рядом лежит пакет чипсов, словно разодранный группкой оголодавших хорьков. На журнальном столике лежит телефон, экран которого светится от пришедших сообщений и уведомлений о звонках. Готов поспорить, что все они от меня.

В доме Одди я бывал тысячу раз — ужинал, делал уроки, смотрел бесчисленное количество фильмов, сидя на этом самом диване, но еще никогда мне не приходилось находиться здесь и чувствовать, что между нами с Отем выросла целая гора неловкости и недосказанности. И я не знаю, как эту гору одолеть.

Молча стою и наблюдаю, как Отем подходит к дивану, спихивает пледы на пол, садится и машет мне подойти. Вот только поговорить нам тут вряд ли удастся. В гостиной мы обычно смотрим кино, на кухне едим, но все наши разговоры — с тех пор как мы стали лучшими друзьями — проходят в ее комнате.

Впрочем, я не уверен, готов ли кто-нибудь из нас войти туда снова.

Внутри у меня все скручено в один большой узел. Зачем надо было сидеть в школе все утро и пытаться себя успокоить, если я все равно не могу придумать, что сейчас сказать?

Я смотрю на Отем и пытаюсь сосредоточиться. Когда пришел сюда вчера, на ней была черная с розовым пижама. Это воспоминание влечет за собой вопрос: она потом оделась? Или сразу же пошла в душ?

Попыталась ли смыть со своего тела произошедшее точно так же, как и я?

Сейчас на Отем спортивные штаны и толстовка университета Юты, которую мы получили на игре прошлым летом. Универ играл против УБЯ, и мы так сильно хотели, чтобы последний был повержен, что даже загадывали желание и кидали монетки в фонтаны. Кажется, это было сто лет назад. Я еще раз оглядываю Отем: ее мокрые на вид волосы собраны в косу на боку. Почему я чувствую облегчение от того, что она приняла душ? Внезапно мои мысли принимают иной оборот, и я вспоминаю, как волосы Себастьяна щекотали мне лицо, когда он осыпал поцелуями щеки и спускался к груди, но при этом совершенно не могу вспомнить, собраны были волосы Отем вчера или распущены, и вообще — ощущал ли я их прикосновение.

Появившееся снова чувство вины побуждает меня заговорить:

— Когда я пришел к тебе вчера, у меня не было намерения… — смахнув слезу, я начинаю заново: — Я не планировал… произошедшее. Мне было плохо, я ни черта не соображал, но вовсе не хотел воспользоваться тобой, и…

Подняв руку, Отем меня останавливает.

— Подожди. Прежде чем ты явишь свое благородство, дай я выскажусь.

Я согласно киваю. Дышать сейчас стало очень тяжело, словно чтобы добраться сюда, мне пришлось пробежать километров двадцать.

— Хорошо.

— Когда я проснулась сегодня утром, то решила, что все было сном, — Отем говорит это, глядя на свои колени и пальцами играя с завязками на штанах. — Я подумала, что мне приснилось, как ты пришел ко мне и мы это сделали, — усмехнувшись, она смотрит на меня. — Когда-то я мечтала об этом.

Я не знаю, что сказать. Не то чтобы я удивлен. Но влечение Одди ко мне всегда было некой теоретической возможностью и никак не причиной для вчерашних действий.

— О.

Похоже, это не самый лучший ответ.

Отем начинает накручивать кончик косы на палец, и кожа на нем белеет.

— Знаю, ты собираешься сказать, будто воспользовался мной, и думаю… отчасти это так. Но за вчерашнее несешь ответственность не ты один. Я не врала тебе, когда сказала, насколько тяжело мне было принять твои отношения с Себастьяном. По нескольким причинам тяжело. Мне кажется, ты их знаешь. И всегда знал.

Ожидая подтверждения своих слов, Отем смотрит на меня, а в моей груди поселяется какое-то неприятное ощущение.