— Правда?

— Правда, — отвечает Одди. В ее начавших блестеть глазах читается ранимость, и мне хочется ударить себя по лицу. — Пожалуйста, только не говори, что пожалел. Вот это было бы действительно ужасно.

— Я хотел сказать… — начинаю я и понимаю, что должен быть откровенным. — Даже не знаю, что на самом деле я хотел сказать. Нравится ли мне мысль, что я у тебя первый? Да, — Отем улыбается. — Но это все равно случилось как-то дерьмово. Такой момент должен быть с…

Приподняв бровь, Отем скептически смотрит на меня и ждет, как я закончу свою мысль.

— Хм, да, явно не с Эриком, — замечаю я. — Даже не знаю… С кем-то, кого ты любишь. Кто не будет торопиться и сделает все красиво.

— «Кто не будет торопиться и сделает все красиво»? — переспрашивает она. — Ты так хорош, что я понятия не имею, почему Себастьян порвал с тобой.

Звук моего хохота почти сразу же исчезает в наступившей тишине.

— Так значит, у нас все в порядке? — спустя минуту или две молчания спрашиваю я.

— У меня — да, — запустив руку в свои волосы, отвечает Отем. — Ты разговаривал с ним?

Я снова издаю стон. Словно какая-то вымышленная вращающаяся дверь переносит меня из пространства Худший Лучший Друг прямо на территорию Разбитого Сердца и Религиозных Предрассудков. Наваждение какое-то.

— Сегодня он приходил извиниться.

— Значит, вы все-таки вместе? — мне нравится, что ее голос звучит с надеждой.

— Нет.

Одди с сочувствием смотрит на меня, и это напоминает о том, с какой легкостью все вчера случилось между нами.

Кажется, она думает о том же. Поэтому убирает руку и зажимает ее между коленями. А я сажусь ровнее.

— Думаю, Себастьян просто пытался признать, что он дерьмово себя повел. И как бы мне ни хотелось его возненавидеть, не думаю, что он планировал сделать мне больно.

— Не думаю, что он планировал хоть что-то из произошедшего между вами, — отзывается Отем.

Я поднимаю голову, чтобы посмотреть ей в глаза.

— О чем ты?

— Мне кажется, поначалу он был заинтригован. Иногда ты бываешь весьма и весьма очарователен. И, наверное, Себастьян увидел в тебе возможность выпустить что-то внутри себя на свободу, а потом случилось прямо противоположное.

— Боже, звучит удручающе.

— Это ужасно, что мне его жаль? — интересуется Одди. — Просто я знаю это чувство, когда тебе больно и кажется, что хорошо больше никогда не будет. Но однажды все изменится. Ты проснешься и почувствуешь, что боль потихоньку начнет стихать. По крайней мере, до тех пор, пока не познакомишься с девушкой — или парнем, — которая улыбнется тебе, и ты снова почувствуешь себя идиотом.

Все, о чем она говорит, кажется невозможным.

— Вся моя книга — о нем, — говорю я. — И Себастьян собирался мне помочь с редактурой, убрать себя и заменить на кого-то еще. Но главы я ему так и не отослал. Время, которое ушло на написание, мне кажется потраченным зря, и я совершенно не понимаю, что теперь делать.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

К сожалению, после разговора с Отем только кажется, что дела в порядке.

Если сейчас в моей жизни существует хоть какой-то порядок.

В среду Отем решила пойти в школу, но из-за случившегося напряжение между нами так никуда и не делось. Когда выходим из машины, и Одди отпускает шуточку насчет моей расстегнутой ширинки, мы оба стыдливо прячем взгляд, пока я неловкими движениями ее застегиваю. А когда идем по коридору и я по привычке обнимаю Отем за плечи, она инстинктивно застывает и только потом расслабляется. У нее это получилось настолько неестественно, что мне почти смешно. Один взгляд на лицо Одди — настороженное, полное надежды и желания наладить наши отношения, — и мне хочется крепко ее обнять, но в нас тут же врезаются бегущие по коридору ученики. Похоже, уйдет какое-то время, прежде чем мы запросто сможем позволить себе дружеский физический контакт.

Думаю, это потому, что несмотря на бесчисленные взаимные извинения, нами наконец принят этот факт: мы занимались сексом. Обычно мы многое обсуждаем друг с другом, и если бы речь шла о ком-то другом, я бы пожаловался Одди, что произошедшее изменило наши отношения. Но сейчас это по вполне очевидным причинам проблематично.

С мамой и папой поговорить тоже не могу, потому что не важно, как сильно они меня любят, — я совершил нечто такое, в результате чего стану в их глазах совсем другим. Родители знают только то, что я измучен расставанием с Себастьяном.

Мама с удвоенным рвением занялась поисками наклеек на бампер. За последнее время мне на подушку пришли послания от Моргана Фримена, Эллен Дедженерес и Теннесси Уильямса. Сколько бы ни подначивал маму по этому поводу, я не могу отрицать, что все это мне здорово помогает. Мне всегда дышится свободней, когда прихожу домой. И никогда не избегаю маминых объятий. Так что нам не обязательно что-то проговаривать вслух, чтобы мама знала, как я себя чувствую.

До выпускного времени остается все меньше, и это радует и страшит одновременно: я не могу дождаться, когда наконец уеду отсюда, но окончание семестра приближает день сдачи книги, а моя единственная стратегия состоит в том, чтобы показать Фудзите первые двадцать страниц, сказать, что остальное слишком личное, и надеяться на его понимание.