Я кивнула. Никуда не денешься, Лисова и есть.

Шеф был хмур, и, в общем-то, я его понимала. Да я и сама не то чтобы лучилась весельем.

— Простите, что так получилось. Это же не нарочно. Я не думала, что они…

Он махнул рукой.

— Наоборот, это было очень трогательно. Они так меня пристыдили. Не поверите, действительно почувствовал себя негодяем.

Негодяй и есть. Играть чужими чувствами, чтобы выиграть нелепое состязание древних школьных лет! Даже не жалко его совсем!

Я протянула листок заявления.

— Что это?

— Об уходе.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, в котором читалась самая искренняя обида. Будто бы только что я на его глазах утопила котенка, а потом поймала и собственноручно освежевала зайчика.

— Сами порвете и выбросите или помочь?

26

— Я вас не уволю.

— Это еще почему?

Такой вариант меня совсем не устраивал. Я хотела увольняться и как можно скорее.

— Потому что вы — ценный сотрудник.

Я не смогла сдержать ехидной улыбки. Одно дело выставлять меня ценным сотрудником перед ни о чем не подозревающим коллективом. И совершенно другое — убеждать в этом меня саму.

— Я не ценный сотрудник. От меня одни неприятности. И вообще, я терпеть не могу эту работу, заказчиков этих, офисные перегородки. Коллег ненавижу. А еще я хочу заниматься любимым делом.

Обалдеть. То, что еще вчера было смутной идеей на уровне «а не попробовать ли мне?», вдруг стало любимым делом. Как быстро у меня все меняется.

— И вообще, — я решила выложить последний козырь. — Вы мне отвратительны!

Неужели я это сказала? Теперь-то точно пути назад не будет.

— А что за любимое дело? — кажется, кое-кто умеет слышать только то, что считает нужным.

— Я хочу заниматься рекламой. И мне сделали очень выгодное предложение. У меня будет свой кабинет, высокая зарплата и творческая работа, — рассказывая об открывшихся перспективах, я все больше воодушевлялась. — И никаких файлов с папками. Никаких глупых покупателей, которые не могут отличить одно от другого. И террариума этого с перегородками не будет. И тренингов с перетягиванием каната. А еще…

— А еще отвратительного меня тоже не будет. Понял, понял… Не горячитесь. Пойдемте, — Никита Владимирович решительно встал с кресла.

— Куда? — я не поняла.

— В ваш новый кабинет.

Я ненадолго потеряла дар речи, а когда его обрела, мы уже прошли по коридору и остановились перед дверью.

— Вот. Вообще-то тут должен был сидеть представитель компании «Антураж», но, кажется, уже не будет. Знаете, они почему-то передумали с нами сотрудничать, — Никита Владимирович был абсолютно невозмутим. — Если честно, я очень рассчитывал на то, что мы с ними сработаемся. Они могли бы привлечь к нам много клиентов. Но теперь увы… Не привлекут. Так что хорошая реклама нам не помешает.

— У вас же уже есть реклама, — робко протянула я.

Даже моих маленьких мозгов хватало на то, чтобы сообразить: сочинить комикс три года назад — это одно, а запустить полноценную рекламную кампанию для крупной корпорации — это как-то совсем вообще другое.

И с этим другим я, скорее всего, не справлюсь. Мне бы лучше сидеть у Павла Александровича за пазухой, получать небольшую зарплату и учиться, учиться, учиться.

— Дорого и неэффективно, — сказал как отрезал. — Я уже давно собирался взять этот вопрос в свои руки, да не было подходящего специалиста. А теперь, раз уж все так сложилось, — он сделал приглашающий жест.

Я уже раскрыла рот, чтобы воспользоваться вернувшимся голосом и отказаться, но тут у меня включилась простая человеческая вредность.

Это же надо, до какой степени нашему Никите свет Владимировичу хочется взять реванш за давнюю неудачу в любви!

На какие жертвы готов идти: и кабинет выделить, и рекламным бюджетом рискнуть. Видимо, эти жуткие 2:0 его и вправду очень огорчают. А выпустишь меня из поля зрения — того и гляди ненавистный препод окончательно обретет свое счастье, а его непутевая барышня больше не станет целоваться с кем попало. Разве можно такое допустить?

27

Я сидела за своей перегородкой из оргстекла и клевала носом. Бессонные ночи — это, я вам скажу, штука серьезная.

Глаза слипались, да и весь остальной организм словно хотел мне сказать: «Женщина! Ты целую ночь эксплуатировала меня самым жестоким образом. И утром тоже. И днем тоже. И вот уже вечер близится, а ты не собираешься прекращать. Как мне связаться с профсоюзом организмов? Мне есть что им сказать!».

И, собственно, я его понимала и даже сочувствовала ему. Да я сама уже была готова возглавить этот самый профсоюз и наказать жестокую меня.