Но Аликовы книжки утверждали всерьёз: на Керети добывали жемчуг. Митька своими глазами читал, не побасенки чьи-то слушал. Может, он и усомнился бы в том, что это их Кереть. Мало ли, что северный край. Северный-то северный, но большой, из него вон две области вышло: Архангельская и Вологодская. Да несколько районов, говорят, перепало от него Кировской и Костромской. Может, в каждой по Керети есть.

Митьку склонило на сторону Алика то, что в статье ещё и Кемский уезд упоминался. А Кема от Полежаева недалеко. Не может же быть, чтобы сразу два названия совпали.

Митька ничего не сказал Алику про Кему: Алик — человек приезжий, может, и не слыхал. Но себе-то на ус намотал: и в Кеме жемчуг. Он даже у Алика хотел спросить: «А у вас в Улумбеке, откуда ты приехал, не жемчугоносная река?» — да вовремя себя сдержал: зачем искушать парня? И без того известно, что Улумбек, по Аликовым словам, пуп земли, там всё есть, всё водится и запасы богатств неисчерпаемы.

Митька вытолкал трухлявую сердцевину из берёзового опилыша, ножом подчистил края — получилась подзорная труба, только без увеличительных стёкол. Такую трубу, по Аликовым книгам, устанавливают в центре плота и через неё разглядывают дно реки. Смотреть не мешает ни рябь воды, ни солнечные отблески волн. В придонном песке можно различить даже мелкие камешки.

На берегу застучал топором Алик. Стук получался у него срывающимся, неритмичным. Ну, Алик привык к более тонкому инструменту — к паяльной лампе, отвёрткам, шурупчикам, гаечкам.

Топора-то, наверно, и в руках не держал. Митька не раз был свидетелем, что у Макаровых и дрова колет мать. Он даже брался ей помогать.

«Ой, Митя, — восхищалась Мария Флегонтовна, — у тебя, смотри-ка, как у настоящего мужика выходит, а у моего-то руки к этому делу никак не лежат. Только бы с радиоприёмниками и возился».

«Золотые руки».

«Для города бы, может, и золотые, — вздыхала Мария Флегонтовиа. — А в деревне без топора не прожить».

У Митьки уже истаяла обида на Алика. Действительно, парень не в духе: такую ставку делал на сегодняшний выход, а пришли — не у шубы рукав, и близок локоть, да не укусишь. Много ли Славка, ныряя, надоставал — раковин пять-шесть. Да и сколько продержишься в ледяной воде — ещё судорогой ноги сведёт, так и самого придётся спасать. А куда, интересно, Славка-то делся? Ведь все вместе шли плот мастерить, разбежались по взгорку валежину искать с трухлявым нутром. Митька уже давно валежину нашёл и трубу выдолбил, а от них ни слуху ни духу. Хоть бы Николу не потеряли где.

— Славик, Тишка, ау-у!

— Ау-у, — отозвался из-за кустов Тишка. — Мы с Николой здесь, землянику едим.

— А Славка-то где?

— Он валежину ищет.

Митьке стало жарко от одной только мысли, что Славка усвистал к вырубкам. Ведь если чуть просчитается, повернёт от Полежаевской дороги влево, так на сотни километров ни одной деревни не встретит — будет лес и лес.

— Славка, ау-у!

— Ау-у! — ответил им Алик и равнодушно застучал топором.

Из-за кустов вывалились Тишка с Николой. Щёки у обоих в раздавленных земляничинах, глаза сыто осоловели.

— Не отставайте! — приказал им Митька и пошёл по уже хорошо проторённой в траве тропинке к берегу.

Берёзовая труба давила плечо, и нести её было неловко: Митька то и дело приседал, чтобы, с разгону выпрямившись, резко присесть и переставить плечо под более удобный выем ствола.

Они вышли на берег прямо к тому месту, где стучал топор.

Но — батюшки светы! — топором-то работал Славка, а Алик всего лишь похаживал вокруг него.

Митька торчком упёр трубу в землю и, сдерживая себя, чтобы не раскричаться, надрывным голосом укорил:

— Мы из-за него нервы на кулак мотаем, а он на наши крики и отозваться не соизволит…

Славка опустил было поднятый топор к ногам и незамутнённо голубыми глазами посмотрел на Митькину братию:

— А я вам аукал!

— Это Алик аукал.

— Да нет же, я! Вы же меня кричали…

Неужели Митька со страху голоса перепутал? А может, и перепутал: он же считал, что на берегу никого, кроме Алика, нет. Митька, остужая свой пыл, опустился было на траву, но Алик подзадорил его:

— Да не ревнуй ты его ко мне. Ведь мы общим делом заняты. Зачем нам выяснять, чья кукуруза выше!

Ох и доволен же он, что Славка вертится у него под боком! Вот уж самолюбие-то болезненное. У Митьки и в мыслях не было «меряться кукурузой», выяснять отношения. Он и поехал-то на Кереть не за тем, чтобы себя перед ребятами утвердить, а оттого, что его интерес разобрал: неужели и в самом деле полежаевцы, как говорится, по золоту ходят и ведать о том не ведают? Да сам же Алик его и зазвал, потому что не знал на Кереть дороги. Видно, никто из ребят в проводники ему не сгодился.

— Знаешь что, Алик, — сказал Митька. — Если ты ещё меня кукурузой будешь корить, так я ведь ничего у тебя не оставил. Могу сейчас же уехать.