Шрифт:
— А чья она допрежь того была любовница? — «хихикнул Кикин. — Из-под кого её отец твой взял? Да из-под Голиафа нашего, Александра Даниловича. И раба она его верная. Ну а что Меншиков о тебе вещает, чай, ведаешь? Не дай Бог, родит она царю сына, тебя сразу наследства лишат.
Перед глазами царевича всё поплыло, закружилось. Вспомнилось, как после взятия Нарвы в лагере пьяный Меншиков схватил его за волосы, бросил в лужу и стал возить лицом по грязи. А батька, тоже хмельной, стоял рядом и токмо смеялся, глядя, как унижают сына.
— Да ты не пужайся! — Кикин заметил бледность царевича. — Коли ты уж просватан, то и женись на принцессе. Станешь свояком у самого цесаря — ни Меншиков, ни Катька тебя и пальцем тронуть не посмеют!
«Сашка Кикин — друг верный! — подумалось царевичу. — И потом, всем известно, что Сашка светлейшему — первый при дворе недоброжелатель». И Алексей успокоился, сказал важно, низким голосом, как и полагалось свояку императора:
— А пожалуй, ты прав, Александр. Коли батюшка с Прута целёхонек вернулся, чего боле тянуть е моей свадьбой?
— Оно и лучше! — весело заметил Кикин.
И, чокнувшись с царевичем бокалом из богемского стекла, доверху налитого русской горькой, заметил с ехидной улыбкой:
— Недаром сказывают, царевич: браки простых людишек совершаются на небесах, а государей и царевичей — во дворцах!
СУЗДАЛЬСКИЙ МАЛИННИК
В тот жаркий летний день старица Елена присоединилась к весёлой стайке молоденьких послушниц, отправившихся в ближайший к монастырю лес за малиной.
Вообще-то она мало с кем общалась в монастыре, да и старые монашки неохотно вели с ней беседы; всегда помнили, что не Елена она, а опальная царица Евдокия Лопухина. И было боязно говорить с опальной, как бы и самой не угодить за пустой разговор под страшный царский гнев. Правда, матушка игуменья смело отпускала её за монастырские ворота. В царском наказе ведь прямо говорилось, что опальную царицу можно было пускать и в город, и в огород.
— Значит, за грибами и малиной ходить ей можно! Не то за тринадцать лет монастырской жизни совсем извелась, сердешная, личико белое яко плат! — пожалела мать игуменья Евдокию и отпустила её по малину.
Доброта игуменьи объяснялась во многом и щедротами, шедшими в её монастырь от рода Лопухиных. Особенно великие пожертвования совершал старший брат Евдокии Авраам Лопухин, не угодивший под опалу и служивший в Санкт-Петербурге. Единственный среди родственников он не боялся, хотя и изредка, присылать опальной царице весточку. Правда, недавно отец Яков Игнатьев передал Евдокии вдруг письмо от давней подруги царевны Мавры Алексеевны, сестры другой страдалицы, царевны Софьи, что заточена была в Новодевичьем монастыре.
— Что это она вспомнила вдруг обо мне? — удивилась Евдокия, принимая от отца Якова письмецо и презенты: конфекты заморские, вяземские печатные пряники да фляжку домашней настоечки.
— Да царь-то ныне в поход на турка пошёл, а в баталиях, сама ведаешь, с ним всяко случиться может! И кто тогда ему наследник? Да сынок твой, Алексей! Вот и засуетилась царевна Мавра... — растолковал отец Яков. И усмехнулся: — Она тебе не токмо презенты, она тебе и триста рублей прислала. Бери, все пригодятся, ежели в Москву поспешать надобно будет! Времена-то нынче переменчивые.
— Так, думаешь, Алексей мой тогда царём станет? — Голос у Евдокии даже задрожал от великой надежды.
— Кому ж кроме него! У метрески-то, Катьки, хоть царь с ней перед походом и обвенчался, одни девки пока. Так что молись за удачу! — весело улыбнулся отец Яков. Перед отъездом из Москвы он услышал от самого местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского нежданную весть: царь-де окружён со всем войском турками на реке Прут и ещё неведомо, уйдёт ли он оттуда живым.
«Так ему и надо — разрушителю московских обычаев!» — едва не вырвалось вслух у отца Якова при этом известии, но Яворский взглянул на него строго, и пришлось прикусить язык.
«Всё таишься, владыко, но напрасно. Всем ведомо, что мечтаешь ты об одном: стать из местоблюстителя патриархом всея Руси, — усмехнулся отец Яков, покидая патриарший двор. — И весточку с берегов Прута ты мне недаром перед моим отъездом в Суздаль передал — хочешь, чтобы я довёл её до ушей опальной царицы!»
Отец Яков и в самом деле порадовал Царицу, передал, что её бывший муженёк едва ли живым с Прута ноги унесёт.
Впрочем, на Евдокию это известие произвело, казалось, малое впечатление. Гораздо больше волновало её, почему Алексей с памятного свидания ни разу за четыре года не написал ей, шлёт только устные приветы через отца Якова.