Я хотлъ бы прибавить еще многое, если бы я не боялся, что это тебя, при твоемъ состояніи духа, скоре оскорбитъ, чмъ примиритъ со мною.

Къ несчастью, ты давно уже пренебрегла моимъ совтомъ относительно кофе и ввела такую діэту, которая чрезвычайно вредно отражается на твоемъ здоровь. Мало того, что трудно превозмогать морально иныя впечатлнія, – ты усиливаешь еще муку и мрачность грустныхъ представленій физическимъ средствомъ, вредъ котораго въ теченіе нкотораго времени ты понимала, и котораго изъ любви ко мн ты одно время избгала, и чувствовала себя хорошо. Дай Богъ, чтобы лченіе и путешествіе принесли теб пользу. Я не отказываюсь отъ надежды, что ты когда-нибудь снова меня признаешь. Прости. Фрицъ веселъ и прилежно посщаетъ меня. Принцъ чувствуетъ себя свжимъ и бодрымъ.

Бельведеръ, 1 іюня 1789 г.

Г.

Сегодня, дорогая крошка, я узжаю изъ Франкфурта и ду въ Майнцъ. Долженъ сказать теб, что чувствовалъ себя хорошо, пришлось только черезчуръ много сть и пить. Но я буду находить пищу еще вкусне, когда готовить ее будетъ мн моя душечка. Разная мелочь отходитъ также сегодня, и прибудетъ вскор посл этого письма. Я хотлъ бы быть мышкой и присутствовать при распаковк. Укладка доставила мн большое удовольствіе. Сохрани все въ порядк. До свиданія, дорогое дитя. Все было довольно безсодержательно. Люби меня, какъ я люблю тебя. До свиданья, поклонись г. Мейеру, поцлуй малютку и пиши мн скоре.

Франкфуртъ, 21 августа 1792 г.

Г.

Я написалъ теб уже не одно письмецо, и не знаю, когда они до тебя мало-по-малу дойдутъ. Я прозвалъ перенумеровать листки и лишь теперь съ этого начинаю. Ты опять узнаешь, что я себя чувствую хорошо, и что я люблю тебя отъ всего сердца. Если бы ты была сейчасъ со мною! Здсь повсюду огромныя, широкія кровати, и теб не пришлось бы стовать, какъ иногда случается дома. Ахъ, дорогая! Нтъ ничего лучше, какъ быть вмст! Мы будемъ вчно твердить это другъ другу, когда снова будемъ вмст. Подумай! Мы такъ близко къ Шампани, но не можемъ достать ни одного стакана вина. Во Фрауэнплан будетъ лучше, когда моя дорогая крошка будетъ завдывать кухнею и погребомъ.

Будь хорошей хозяйкой и приготовь мн уютное жилище. Ухаживай за мальчикомъ и люби меня.

Люби меня! Ибо порою мысленно я бываю ревнивъ и представляю себ, что теб можетъ больше понравиться кто-нибудь другой, такъ какъ я нахожу многихъ мужчинъ красиве и пріятне меня. Но ты не должна этого видть, а должна считать лучшимъ меня, потому что я тебя ужасно люблю, и, кром тебя, мн никто не нравится. Я часто вижу тебя во сн, вижу разную путаницу, но всегда вижу, что мы любимъ другъ друга. Пусть такъ это и останется.

Моей матери я заказалъ дв перины и подушки изъ перьевъ, и еще много хорошихъ вещей. Сдлай такъ, чтобы домикъ нашъ былъ въ порядк, остальное будетъ устроено. Въ Париж будетъ всякая всячина, во Франкфурт есть еще разная мелочь. Сегодня отослана корзинка съ ликеромъ и тючекъ бисквитовъ. Буду постоянно присылать что-нибудь въ хозяйство. Только люби меня и будь врною крошкой, остальное приложится. Пока у меня не было твоего сердца, на что мн было все остальное? Теперь, когда оно принадлежитъ мн, я хочу удержать его. Зато и я – твой. Поцлуй малютку, поклонись г. Мейеру и люби меня.

Лагерь подъ Верденомъ, 10 сентября 1792 г.

Г.

Беттина фонъ АРНИМЪ (1785—1859), нмецкая писательница, восторженная поклонница Гёте, пробралась въ 1807 г., переодтая въ мужское платье, въ Веймаръ, чтобы увидть Гёте, о которомъ много слышала въ дтств. Романъ свой съ Гёте она описала въ произведеніи: «Переписка Гёте съ ребенкомъ». Въ 1811 г. Беттина вышла замужъ за Арнима.

Вартбургъ, 1 августа, ночью.

Другъ, я одна; все спитъ, а мн мшаетъ спать то, что я только что была съ тобою. Гёте, быть можетъ, то было величайшимъ событіемъ моей жизни; быть можетъ, то былъ самый полный, самый счастливый мигъ; лучшихъ дней у меня не будетъ, я ихъ не приняла бы.

То былъ послдній поцлуй, съ которымъ я должна была уйти, а, между тмъ, я думала, что должна слушать тебя вчно; когда я прозжала по аллеямъ и подъ деревьями, въ тни которыхъ мы вмст гуляли, то мн казалось, что я должна уцпиться за каждый стволъ, – но исчезли знакомыя зеленыя пространства, отступили вдаль милыя лужайки, давно исчезло и твое жилище, и голубая даль одна, казалось, хранила загадку моей жизни; наконецъ, исчезла и она, и у меня ничего не осталось, кром моего горячаго желанія, и слезы лились у меня изъ глазъ отъ этой разлуки; ахъ, въ ту пору вспомнила я все, – какъ ты въ ночные часы бродилъ со мною, какъ улыбался, когда я гадала теб по облакамъ, разсказывала про мою любовь, про мои прекрасные сны, какъ ты внималъ со мною шелесту листьевъ, колеблемыхъ ночнымъ втромъ, тишин далекой, широко раскинувшейся ночи. И ты любилъ меня, знаю; когда за руку ты велъ меня по улицамъ, я чувствовала по твоему дыханію, по звуку твоего голоса, по тому (какъ это объяснить), что меня словно обввало, – я чувствовала, что ты допускаешь меня въ твою внутреннюю, сокровенную жизнь, что въ эту минуту ты обращенъ ко мн одной, и ничего не желаешь, какъ только быть со мною; кто можетъ отнять у меня это? Что мною утрачено? Другъ, я владю всмъ, что когда-либо получила. И куда бы я ни пошла, мое счастье всюду со мною, оно – моя родина…

Шлангенбадъ, 17 августа.

...............................................................................

...............................................................................

Если твое воображеніе достаточно легко и гибко, чтобы слдовать за мною въ уголки развалинъ, черезъ пропасти и черезъ горы, то я отважусь ввести тебя ко мн; прошу тебя: подымись – выше – еще три ступени – въ мою комнату, сядь противъ меня въ синее кресло, у зеленаго стола; я хочу взглянуть теб въ лицо, и – летитъ ли за мною твое воображеніе, Гёте? – въ такомъ случа, ты долженъ прочесть въ моихъ глазахъ неизмнную любовь, долженъ ласково привлечь меня въ твои объятія и сказать: такое врное дитя даровано мн въ замну и въ награду за многое. Дитя дорого мн, оно – мой кладъ, мое сокровище, и я не хочу его лишиться. Слышишь? И ты долженъ поцловать меня; вотъ чмъ даритъ моя фантазія твое воображеніе.