достигают цели.

По совету парторга Камушкин стал давать Наташе различные поручения,

которые девушка выполняла с большой охотой и с чисто женской аккуратностью.

Она читала разведчикам свежие сводки Совинформбюро, распределяла газеты...

Старый и добрый Кузьмич видел, что, где бы она ни была и что бы ни делала,

всюду за ней следили умные, чуть раскосые глаза Шахаева.

Командир роты распорядился, чтобы до ночи разведчики отдыхали. Кузьмич

со своим верным помощником Лачугой натаскали к палаткам свежего душистого

сена, накрыли его пологом, и бойцы улеглись спать, сняв ремни и расстегнув

воротники гимнастерок.

Шахаев лежал рядом с Камушкиным. Кузьмич уселся на сваленном танком

яблоневом дереве и курил. Парторг задумчиво глядел на сизый дымок, витавший

над головой старого солдата, и не мог смежить глаз. Он приподнялся и с

удивлением увидел, что никто не спит. Широко раскрытые глаза разведчиков

были устремлены в небо.

– - Что же вы не спите, друзья?
– - спросил парторг.-- Ночью не придется

отдыхать.

– - Не спится что-то... -- ответил за всех Ванин, который, впрочем, уже

выспался раньше.
– - Блохи кусают...

– - Врешь ты!
– - зашумел на него, явно подражая Пинчуку, оскорбленный

Кузьмич.
– - Брешешь! Откуда блохам взяться? Сено свежее.

– - Не спится и мне, -- сказал Камушкин.

– - Ну вот видите! -- воскликнул Сенька и, неожиданно посерьезнев,

спросил задумчиво: -- Каков он... Днепр, ребята... а? Поскорее бы добраться

до него.
– - И, помолчав, вдруг предложил: -- Может, споем? Давай, Кузьмич,

затягивай!

– - А какую?

– - Любую.

– - Я больше старинную...

– - Валяй, валяй!
– - поощрял Сенька.

Кузьмич выплюнул окурок, украдкой взглянул на Наташу и, разгладив усы,

прокашлялся. Выгнув шею как-то по-петушиному, запел хрипловатым голосом:

Вниз но Волге-реке

С Нижне-Новгорода...

Его несмело поддержали:

Снаряжен стружок,

Как стрела летит.

Старый запевала знал, что неуверенность бойцов пройдет, и запел еще

громче:

Как на том на стружке

На-а-а снаряженном...

Хор дружно грянул:

У-у-у-удалых гре-э-э-бцов

Со-о-о-рок два си-и-идит.

Шахаев попытался было подтянуть, но увидел, что только портит песню:

голос его резко и неприятно выделялся. Застенчиво и виновато улыбнувшись, он

замолчал и задумался. Взявшись за голову обеими руками и покачиваясь в такт

песне, он смотрел на солдат. Губы его шевелились. "Товарищи мои дорогие,

верные вы мои друзья!.." Многих он уже не слышал в этом хоре. Но воображение

Шахаева легко воспроизводило их голоса и мысленно вливало в общую гармонию

звуков. От этого песня для него становилась полнозвучней, мощней. Бас

Забарова гудел не обособленно, а в соединении с немного трескучим, но в

общем приятным голосом Акима. Соловьиный заливистый тенор Ванина не

существовал для Шахаева без глуховатого голоса Якова Уварова, слышал Шахаев

и ломающийся петушиный голосишко Алеши Мальцева.

Парторг закрыл глаза, и тогда все трое встали перед ним как живые:

Уваров, Аким, Мальцев... Кто знает, может, в один ряд с ними уже этой ночью

встанет кто-нибудь из тех, что сидят сейчас перед старшим сержантом...

Они все сидят

Развеселые.

Лишь один из них

Призадумался.

Марченко слушал песню, прислонившись спиной к яблоне. Он смотрел на

Наташу, которая в глубине сада укладывала в сумку медикаменты. Ему казалось,

что песня сложена про него и Кузьмич нарочно подобрал такую:

Лишь один-то из них

Добрый молодец

Призадумался,

Пригорюнился.

Жилы на тонкой шее Кузьмина натягивались балалаечной струной. Шахаев

подумал, что это они, вибрируя, издают такой сильный и приятный звук. Порой,

когда Кузьмич брал невозможно высокую ноту, Шахаеву становилось страшно за

певца: он боялся, что жилы на худой шее ездового вот-вот лопнут. А

увлекшийся Кузьмич забирал все выше и выше. Думалось, сама душа