них убежденный и у которого этого убеждения нет. На лбу не написано, а ежели

и написано у

какого, так издали не увидишь. Пока будешь разбираться, они тебя

прихлопают. Доказывай потом, что ты не верблюд...

Шахаев улыбнулся:

– - Ай, Семен, Семен! Упрямая твоя головушка! Кто же тебе сказал, что в

бою не надо убивать. Бой есть бой. Там против тебя только враги. И ты прав,

когда говоришь, что на войне надо быть злым. Добряки тут ни к чему...

– - Во-во!..
– - подхватил Ванин и победно посмотрел на парторга.
– - Но

Аким не понимал этого. А я хотел его на путь истинный направить. Друг же он

мой. А в уставе сказано: помогай товарищу словом и делом, удерживай его от

дурных поступков. Я действовал согласно уставу. Словом удерживал... Ведь это

факт, что Аким пожалел предателя, не убил гадину такую!..

– - Ну, это еще неизвестно, пожалел или нет.

– - Ясное дело -- пожалел!..

– - А по-моему, тут что-то другое.

– - Значит, я был не прав?

– - А ты сам-то как думаешь?

Сенька не ответил.

Вокруг было тихо. Только на вершинах яблонь и груш чуть слышно роптали

увядающие листья. Изредка они срывались и, невидимые, мягко ложились у ног и

на головы присмиревших солдат.

У плетня, в сухой прошлогодней крапиве, сопя и фырча, бегали ежи,

гоняясь за мышами и другой мелкой тварью. В воздухе неслышно носились

нетопыри, и трассирующими пулями бороздили ночной мрак светлячки.

Ванин прислушивался к возне у плетня: с необычайной ясностью

припомнился ему окоп -- тот, на Донце: еж, колючим комком скатившийся по его

спине на дно окопа; острый запах человеческого пота; хриплое дыхание;

белоглазый, с рыжей подпалиной густых бровей немец, его искусанная нижняя

губа и хрусткий звук вонзившегося в грудь ножа; ястребиный нос Акима и сам

Аким, изогнувшийся над врагом...

"Неужели я был не прав?" -- Сенька прищемил зубами нижнюю губу.

– - Хороший парень был все-таки Аким, -- сказал он, подумав.
– - Умный...

Умнее меня, -- признался он с неожиданной самоотверженностью и добавил

упавшим голосом: -- А расстались как враги. И все я...

Ванин замолчал и больше уже не решался заговорить, будто боясь спугнуть

то глубокое и необыкновенное чувство, которое родила в нем эта короткая

беседа.

От майора Васильева прибежал посыльный, что-то сообщил Марченко,

стоявшему в глубине сада, и оттуда послышался голос лейтенанта:

– - Забаров, строй бойцов!

Разведчики вскочили и привычно построились.

В саду сгустилась темнота, поглотила деревья. Лиц разведчиков не было

видно. Сенька стоял рядом с Шахаевым, облачившись в маскировочный халат. На

левый фланг с санитарной сумкой встала Наташа. Возле нее -- Камушкин. Чуть

поодаль находился со своей повозкой Кузьмич. Лошади его уже были запряжены.

Отбиваясь от насекомых, они встряхивали гривами, сучили задними ногами,

отмахивались хвостами. Подальше, у другой повозки с трофейными битюгами,

белел колпак Лачуги. Повар с помощью двух молодых разведчиков укладывал

котел и провизию.

– - Ну, как у тебя там, Михаил?
– - спросил Кузьмич.

– - Готово!
– - ответил тот.

– - Выезжай на дорогу. Едем к Днепру.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Дожди сменились ясной погодой. Стояло настоящее "бабье лето" с белым,

летучим тенетником. Листья тополей, вспугнутые орудийными вздохами, долго

кружась в воздухе, желто-красными парашютиками спускались вниз, укрывая

багряным одеялом засыпающую землю. Еще под бледно-синим куполом неба не

раздавался плач журавлей, но уже было ясно, что пройдет денек-другой и

польется сверху прощальное курлыканье, наполняя человеческое сердце грустью

и неистребимой жаждой бытия.

В один из таких дней дивизия генерала Сизова, заняв вместе с другими

частями поселки Новый и Старый Орлик, что юго-восточнее Кременчуга, вышла к

Днепру.

Взорам бойцов открылась великая река. Днепр спокойно катил к морю свои