спать... не пора, ой как не время!.." -- стучало в сердце старого солдата.

8

Разведрота располагалась в густом саду, на западной окраине большого

украинского села, в двух переходах от великой реки. На этом рубеже

командование дивизии спешно приводило в порядок полки, пополняя их людьми и

боеприпасами, подтягивая тылы; шоферы заправляли машины горючим, чтобы

совершить последний стремительный рывок к Днепру.

Приближался вечер. Косые солнечные лучи с трудом проникали сквозь

частые, повитые сумерками, колючие ветви терновника, за которыми сидели

разведчики. Тут было тихо и прохладно, просто не верилось, что в соседнем

селе и вообще где-то рядом могли быть немцы. Ни единым выстрелом не

нарушалась тишина. Только самолеты-разведчики по-прежнему чертили белые

замысловатые линии на тускнеющем небе.

Рота была сейчас похожа на цыганский табор. Кузьмич, на случай дождя, а

главное -- для прохлады, разбил несколько зеленых палаток, возле которых

сидели и лежали разведчики. Большинство из них было занято каким-нибудь

делом: одни подбивали подметки к сапогам; другие зашивали маскхалаты; третьи

чистили автоматы; кто-то брился; некоторые торопливо, зная, что скоро

придется идти вперед, расправлялись с недоеденными консервами; иные сбивали

с деревьев редкие перезрелые яблоки, отыскивая их, как охотник выискивает в

тайге шуструю белку. И лишь немногие, на всякий случай, вздремнули. К этим

немногим, разумеется, принадлежал и Сенька, который любил "выспаться про

запас". Кузьмич, Лачуга и Наташа готовили ужин.

За последние дни девушка сильно похудела. Лицо ее осунулось, глаза

потемнели. После гибели Акима она стала замкнутой, молчаливой. Об Акиме ей

постоянно напоминал простоватый Михаил Лачуга. Кузьмич в этом отношении был

догадливее повара и не тревожил Наташу тяжелыми воспоминаниями. Он полюбил

девушку и старался облегчить ee трудную фронтовую жизнь.

Предупредительно относился к Наташе и Марченко. Она часто чувствовала

на себе пристальный взгляд каштановых глаз лейтенанта. В глазах Марченко,

как и в его походке, было что-то вкрадчиво-мягкое, рысье и опасное.

Встретившись с ним, она робела, торопилась поскорее уйти от лейтенанта.

Иногда он eе останавливал:

– - Вы... что, Голубева?..

– - Вы о чем-то хотите спросить меня?
– - в свою очередь говорила она, с

трудом подавляя в себе неприязнь к этому красивому человеку.

– - Разве вы не знаете -- о чем?..

– - Я вас не понимаю, -- отвечала она и быстро уходила.

Лейтенант провожал ее долгим скользящим взглядом.

У Кузьмича же был свой план: ему хотелось во что бы то ни стало

сблизить Наташу с Шахаевым. Только Шахаев, думал сибиряк, достоин ее.

Подружившись с ним, она, как полагал Кузьмич, постепенно забудет про свое

большое горе и приободрится.

"Жаль девку. Засохнет", -- сокрушался старик, обдумывая во всех деталях

свой замысел. К его реализации он подходил в высшей степени осторожно.

– - Довольно тосковать, дочка, -- говорил он ей. -- Не вернешь теперь

его. На свете еще много встретится хороших людей. Ты бы поговорила, к

примеру, с парторгом нашим. Он тоже про то скажет...

Но она выслушивала его равнодушно, будто навсегда застыла в своем горе.

Шахаев, не подозревая о Кузьмичовых планах, со своей стороны старался

всеми силами втянуть девушку в общественную работу, на что она шла с большой

охотой. Наташа сказала как-то парторгу:

– - Товарищ старший сержант!.. Прошу вас -- побольше загружайте меня

делами. Мне иногда кажется, что я очень мало, слишком мало делаю!.. Разве

сейчас можно так!.. Вы вот все ходите в разведку, жизнью рискуете,

проливаете кровь... А я... ну, что я делаю полезного?.. Перевязываю

раненых?.. Но в роте их не так уж много бывает!.. Я не могу больше так.

Прошу вас!..

Он пытался разубедить ее и сокрушался оттого, что слова его не