тебя не визьмуть -- хромый та и старый вже. Так от и руководствуй тут. Пока

мэнэ нэмае, ты будешь головою. Та щоб колгосп наш на хорошему счету був!..

Приеду, подывлюсь!..

Откровенно говоря, Пинчуку не хотелось ставить Ефима во главе артели:

недолюбливал его Петр, еще до войны хотел заменить Ефима другим, более

расторопным и смекалистым завхозом, да не успел. Ленив был малость да

несообразителен Ефим Даниленко. А что еще хуже -- на водчонку падок. Но

сейчас у Петра Тарасовича не было выбора, и он остановился на Ефиме. "Будет

плохо работать, переизберут", -- подумал он. И, сам того не замечая, стал

давать задания колхозникам:

– - Першым долгом инвентарь соберите. Як що кони у кого е та коровы,

зябь начинайте подымать. Помогайте друг другу хаты строить. Конюшни

колгоспни до зимы восстановить трэба... И от що, Юхим, я тоби кажу: не

справишься ты со всем, як що не построишь саманный завод в нашому колгоспи.

Так що завод -- основнэ зараз... Памъятай про цэ.

До полудня ходили они с Ефимом по селу да все планировали. Заглянули в

школу.

– - Директор, Иван Петрович, живый?
– - спросил Пинчук, поднимаясь по

ступенькам.

– - Живой был... Весною до Ковпака пишов.

– - В район почаще навидуйся. Учительок просы. Хлопцям учитыся трэба.

– - Добрэ.

Привычным и родным повеяло на Пинчука в школе.

Вот в этом зале когда-то проходили торжественные собрания, здесь он был

частым гостем, сидел непременно за столом президиума на всех выпускных

вечерах, тут сам вручал ребятам подарки от колхоза.

Вошли в один класс. Над дверью сохранился номер "7". Петр огляделся. В

классе, на полу, увидел фотографию выпускников. Веселые, смеющиеся лица

девчат и хлопцев. Среди них, в центре, Иван Петрович, вокруг него молодые

учительницы и учителя -- всех их хорошо знал Пинчук. На углу фотографии

отпечатался след кованого сапога. Он пришелся как раз на круглое личико

девочки, исказил его, вмял косички. И почему-то это было больнее всего

видеть Петру. Он поднял фотографию, тщательно ее обтер и бережно уложил в

карман. Затем с яростью принялся выбрасывать на улицу через разбитое окно

немецкие противогазы, сваленные в углу, и старое темно-зеленое

обмундирование. Затем перешел в другой класс и там сделал то же самое. Так

он очистил всю школу. Потом вышел на улицу, зачерпнул в школьном колодце

бадью воды и умылся. Ефим пригласил Пинчука зайти к нему в дом, которым

теперь служил полуобвалившийся погреб, перекусить и отдохнуть. Но Пинчук

отказался. Наскоро написал письмо жене и передал завхозу:

– - Нехай не туже. Вернусь в целости.

Потом долго думал, что еще наказать завхозу. Вспомнил:

– - В Марьевку сходи. Посоветуйся з головою. Може, пидмогнэтэ друг

другу. У него, мабуть, кони е. Вин чоловик хитрый. Спрятав, може, от

нимца!.. Сходи в райком. Хай коммунистив дадут. Чоловика два хотя б, щоб

помогли тоби...

Петр собрался уходить. Еще раз оглянулся вокруг. Там, где когда-то были

густые вишневые сады, теперь торчал обгорелый черный кустарник. Сердце

солдата сжалось.

– - Надиюсь на тэбэ, Юхим, гляди тут за хозяйством, -- сказал он и,

вдруг вспомнив о старом Силантии, о долгой беседе с ним, подумал: "Вот бы

кого мэни завхозом-то". -- Так гляди же, Юхим!.. -- густые усы Пинчука

шевельнулись, он их прикрыл зачем-то своей огромной ладонью.

– - Добра!..
– - сказал Ефим.

И утопил лицо Петра в своей аспидной бороде.

– - До побачення!..

Пинчук вышел за село. Ноги быстро понесли его по невспаханному,

насильственно обеспложенному полю. Голова гудела от нахлынувших воспоминаний

и дум. Пинчук все убыстрял и убыстрял шаг. А перепела -- глупые птицы!
– -

наперебой убеждали, звенели в высокой, безобразной траве: "Спать пора, спать

пора, спать пора..." Едкая гарь неслась в воздухе, жгла ноздри, сушила

глотку. "Спать пора, спать пора..." -- заливались перепела. "Не пора