с Камушкиным. Маленький халат, перепоясанный широким офицерским ремнем,

плотно облегал ее стройную, тонкую фигуру.

Марченко дал команду, и рота быстро двинулась со двора.

Пинчук поспешно укладывал на повозки свое хозяйство. В помощь ему был

оставлен Ванин.

– - Зараз на Днипро двинем!
– - ликовал старшина, подмаргивая Сеньке.--

Помогай, Семен. Быстрее соберемось!..

Вечером, уже за городом, разведчики узнали о приказе Главнокомандующего

о присвоении их дивизии наименования Красноградской. Сенька приободрился:

– - Имя-то какое, а? Крас-но-град-ская!.. Это тебе не Мерефа! Конечно, и

этот город не ахти какой великий, но красивое название имеет. И за это ему

наше солдатское спасибо!..

– - Спалылы тильки хвашисты поганючи. Мисто було гарнэ. Сад, а не

мисто...

– - Ничего, товарищ старшина, возродится.

– - А як же!
– - подтвердил Пинчук. Он словно ждал этого и немедленно

стал излагать свои планы на будущее.

Ясно, что, как только кончится война, он, Пинчук, уже немолодой

человек, да к тому же еще и голова колгоспу, немедленно вернется домой.

Ванину, как полагал Пинчук, придется еще, пожалуй, несколько годков пожить

за границей и после войны; надо ведь, чтобы и там был порядок, чтобы люди

были людьми, а не черт знает кем, чтобы и там наконец уважалось доброе и

великое слово -- народ. В общем Сенька останется в армии. Что же касается

его, Пинчука, то он придет домой -- дела его большие ждали в колхозе. Еще до

войны начал Петр строить у себя в артели электростанцию -- помешали фашисты.

Теперь он обязательно ее построит, и притом большей мощности, чем

предполагалось раньше. Восстановит мельницу, маслобойку, крупорушку. И

Пинчук не хочет, чтобы колхозники в его селе жили под соломенными крышами.

Хватит! Он понастроит им просторные и светлые хаты из кирпича, покроет их

крепкой и нарядной черепицей, все дома зальет электричеством, у всех

установит радиоприемники, выстроит клуб, -- да что там клуб -- кинотеатр

выстроит! А школу, какую школу он соорудит для малышей! Жаль, что погиб

Аким. Быть бы ему директором этой школы (хоронилась в Пинчуковом сердце

думка: переманить к себе Акима). А к тому времени подрастет посаженный еще

до войны сад на трехстах гектарах -- какая же хорошая жизнь будет!..

– - Тильки б нам не мишалы бильшэ, -- закончил изложение своих больших

планов Пинчук.

Настроение у всех троих,-- Кузьмич хоть и не принимал участия в беседе,

но и его она сильно разволновала, -- стало вдруг таким же светлым и

радостным, как была светла и радостна эта ночь -- лунная, многозвездная и

теплая. А утро выдалось еще великолепнее -- без единого облака,

прозрачно-синее, как в мае, чуть подкрашенное пробивавшимися из-за горизонта

лучами пробудившегося солнца. Радовала глаз и окружающая картина: куда ни

посмотри -- всюду стояли брошенные и подбитые немецкие машины, танки,

бронетранспортеры, пушки. И нашим солдатам плевать на них: стоят они, эти

фашистские машины и пушки, смирнехонько, беспомощные, укрощенные. А

укротители их сейчас бойко шагают по обочинам дорог, стремясь на запад, к

Днепру, за Днепр, к границе... Вот они тянутся цепочками -- люди в обмотках,

с помятыми пилотками и в выцветших гимнастерках, не слишком, может быть,

деликатные люди, но зато справедливые. Обгоняя обозы и пехоту, взлохмачивая

пыль, с ревом и лязгом мчались наши танки, за ними поспевали "катюши",

самоходки. А над всем этим проносились эскадрильи самолетов. И все туда же,

на юго-запад.

Слева, среди бурьяна, в черных потеках масла и бензина Кузьмич увидел

обломки вражеского бомбардировщика.

– - Сбегай, Семен, принеси-ка кусок плексигласа. Лавра мундштуки нам

сделает, -- попросил ездовой.

Сегодня он был тщательно выбрит, рыжие усы аккуратно подстрижены. Даже

хлястик на его шинели не висел больше на одной пуговице. И Сенька знал: не

хотел старый сибиряк, как и все разведчики, выглядеть перед Наташей неряхой.

На всех лежало ее светлое, живое отражение.