Гретту увели на беседу с начальником лагеря. Мы не знали, была ли драка подстроенной или так сложились обстоятельства, но нервная дрожь еще долго нас не отпускала. Она кипела внутри, разгоняла по телу кровь и оттого была странно приятно, завораживающей, возбуждающей. Мы не могли усидеть на месте, все время хотелось двигаться, хотелось хотя бы говорить о произошедшем, но за это наказывали. Мы продолжали перешептываться еще несколько дней, но потом острота ушла, и это событие перестало казаться нам сверхнеобычным и важным. Оно кануло в Лету наших будней, затерлось бесконечными тренировками и новыми приемами. И я бы забыла его, если бы не Ханс.

Он пришел к нам на третий день после случившегося. Появился внезапно. Я заметила его, когда мы из столовой шли в учебный кабинет. Он поманил меня к себе, и наш наставник кивнул, разрешая мне выйти из строя.

Ханс, едва я подошла к нему, придирчиво осмотрел меня с ног до головы.

— Ты в порядке? — спросил он. Я непонимающе кивнула. С чего бы мне быть не в порядке? Даже к третьему дню событие, произошедшее в спортзале, уже не казалось особенным. Я и подумать не могла, что он за меня волнуется.

— А что-то случилось? — все-таки поинтересовалась я. Он усмехнулся.

— Ну если драки для вас здесь события не из ряда вон выходящие, то тогда, пожалуй, ничего.

— А, ты об этом.

Еще в первый наш с ним разговор наедине он попросил называть его на «ты», и я без зазрения совести это делала, хотя и почувствовала тогда неодобрительный взгляд кого-то из работников лагеря на себе.

— Было? — снова спросил он.

— Было. Но ты, наверное, знаешь, что напали на другую девочку, не на меня, поэтому ничего страшного не случилось. Не переживай.

Я все еще была немного диковатой с ним, все еще подозрительно относилась к его визитам и вопросам, хотя к тому моменту мы были знакомы уже несколько месяцев. И он это видел, но терпел, продолжая со мной возиться.

— Тебе ничего не угрожает? — тихо спросил он и посмотрел на мои синяки на ногах, видневшиеся из-под учебного платья.

— Ровно столько же, сколько и остальным. Все нормально.

Я хотела уже вернуться в класс, чтобы не вызывать еще больше неприятных слухов, которые и так ходили из-за наших постоянных встреч. Наверное, он это почувствовал.

— Встретимся в пятницу? Я тебя заберу.

Как будто у меня был выбор. Но я никогда не решала отказывать ему, никогда не смела говорить «нет», смотря в его глаза, глядящие на меня с такой нежностью и заботой. Я просто не могла позволить себе огорчить его или сказать ему «нет».

Поэтому только кивнула и побежала в учебный класс, услышав напоследок его еле слышное «Будь осторожна».

И я знала, что буду. Ради него — точно.

========== 7. ==========

На Рождество, хотя праздник этот с недавних пор не считался достойным нашей страны, нам все-таки разрешили съездить домой. Детдомовским — тоже, но это было сказано с невероятно обидной усмешкой, от которой на глаза навернулись слезы. Но нам разрешили остаться — великодушно и щедро, будто допустили к великой святыне, сделав нам одолжение. Комендант смотрел на нас злыми глазами, словно кучка подростков была виновата в том, что им некуда было ехать, и в том, что из-за нас он был вынужден остаться здесь, в лагере, чтобы следить за нами. Мне было его жаль: я знала о том, что у него есть жена и сын, и понимала, как бы ему хотелось их увидеть. Но не было в этом моей вины. Не я же, в конце концов, убила свою маму.

Все разъезжались двадцать третьего числа и должны были вернуться двадцать шестого. Этих дней всем хватало на дорогу туда и обратно, но руководство лагеря взяло на свои плечи только доставку детей до местного вокзала. Все билеты и расходы на дорогу оплачивали родители.

За мной, конечно же, не приедет, думала я, наблюдая, как одна за другой от ворот жилого барака отъезжают автомобили. Но внезапно меня тронули за плечо. Я, вздрогнув, обернулась и увидела Ханса.

— Ты ведь никуда не едешь на каникулы? — спросил он вместо приветствия.

— Предлагаешь мне вернуться в детдом? — вопросом ответила я. Он усмехнулся. В то, первое Рождество с ним я еще «кусалась» и не позволяла себе размякать. А он терпел и только ухмылялся на все мои попытки его задеть.

— Предлагаю тебе провести Рождество со мной.

Теперь усмехнулась уже я.

— Зачем?

Я не верила ему. Не верила, что он может быть таким хорошим, не верила, что он не сделает мне больно, не верила, что он не предаст меня. Я была насторожена и подозрительна, прищуривалась каждый раз, когда видела его, и напрягалась, ожидая подвоха. Особенно после того, как мне устроили проверку на вшивость тем незабываемым декабрьским вечером, когда я шла и дрожала — от страха, не от холода, что меня поймают и отдадут на растерзание начальнику лагеря или, того хуже, кому-нибудь из высшего руководства.

— А ты хочешь остаться здесь? — спросил Ханс, чуть наклонив голову. Я смутилась — он предлагал не такую уж плохую альтернативу. — У меня ты сможешь выспаться, нормально поешь. Шумного праздника я тебе не обещаю, но, мне кажется, это лучше, чем здесь. Или я ошибаюсь?

Я хотела сказать: «Ошибаешься». Я хотела сказать: «Я вполне переживу эти три дня здесь». Но вместо этого с губ сорвалось тихое: «Я согласна», и я поспешила отвернуться. Он рассмеялся — тихо, немного хрипло — и легко приобнял меня за плечи, не пугая и не настаивая на своем прикосновении.