Вскоре в Карфаген были доставлены ответы свтт. Аттика Константинопольского и Кирилла Александрийского. Весьма сомнительно, чтобы в той версии Никейских канонов, которую они отослали африканским коллегам, фигурировали сардикийские каноны. Поскольку дело Апиария было уже улажено, пришлось оставить все как есть. Однако восемь лет спустя, в 426 г., этот пресвитер умудрился вновь навлечь на себя отлучение со стороны своего епископа, вновь направить апелляцию к папе Целестину и добиться права пребывать в общении с римской кафедрой. Целестин вновь направил в Африку своего легата Фаустина с просьбой к епископу Карфагена приступить к реабилитации Апиария.

Епископы африканских провинций в свою очередь направили папе соборное послание, в котором право апелляции к Риму открыто отрицалось. И отрицание это было четко доктринально обосновано.

Прежде всего иерархи сетуют на авторитарную манеру поведения легата, который заявил, что опирается на привилегии Римской Церкви («quasi ecclesiae romanae asserens privilegia») [72] ; они заявляют, что Апиарий признался в отступничестве и, следовательно, вопрос о том, чтобы оправдать его, неуместен; наконец, они ссылаются на 5-е правило Никейского Собора (на сей раз достоверное, согласно которому Поместный собор рассматривается как высший трибунал для клириков провинции. Далее: отцы Никейского Собора предусмотрели, чтобы дела какие бы то ни было решались окончательно на тех самых местах, на которых были начаты: ибо ни одна область не будет лишена благодати Святого Духа (nec unicuique provintiae gratiam sancti Spiritus defuturam). <…> Кто поверит, что Бог наш может внушить справедливость в расследовании дела кому-то одному, отказав в этой способности многочисленным епископам, собравшимся на соборе?

К этому доктринальному аргументу против transmarinum judicium [73] отцы Карфагенского собора добавили довод о том, что судье, находящемуся далеко, разбирать дела в провинциях и практически будет довольно сложно [74] .

В XVII–XVIII вв. галликане пытались использовать случай Апиария как аргумент против права апелляции к папе. И мы действительно можем сказать, что в Африке это право и не существовало как юридическая практика, поскольку в Африке не принимали решений Сардикийского собора. Однако там был известен обычай, о котором упоминал в своем письме к восточным Церквам папа Юлий, и случаи, когда к Риму обращались с просьбой вынести приговор, были нередки. Блаженный Августин говорит о некоторых из них в письме к папе Целестину (ок. 423). Но этот обычай был следствием авторитета римской кафедры, а не ее юридической власти: коль скоро собор не наделяет епископа Рима никаким правом, то он и не обладает этим правом ex sese [75] , так как «ни одна область не лишена благодати Святого Духа»; Дух Святой с гораздо большей вероятностью действует через «многочисленных епископов», нежели через одного посредника.

Упомянув о том, что решения Сардикийского собора на Западе приняты не были, мы должны напомнить и о том, что в дальнейшем они были приняты на Востоке несмотря на свою «западную» окраску, которую порой так любят подчеркнуть. Это принятие было утверждено Трулльским собором и многократно воплощалось на практике – особенно в деле Фотия и Игнатия [76] : то, чего римские легаты в V в. не смогли добиться в Африке, они добились в IX столетии в Константинополе! Впрочем, как мы видели, отцы Карфагенского собора тоже были готовы согласиться с этим правом папы – при условии, что оно будет одобрено единодушно соборным решением.

Выше мы перечислили основные причины, в силу которых, на наш взгляд, Никейский Собор признал и удостоверил особые привилегии за Римом, Александрией и Антиохией. Мы видели, что для Запада главным в этом вопросе был фактический авторитет, который приобрели кафедры Александрии и Антиохии, расположенные в двух главнейших городах Востока. Что касается Рима, то в его пользу сложились два фактора, впрочем тесно взаимосвязанные: во-первых, Церковь там была основана апостолами Петром и Павлом, а во-вторых, Рим был первым городом ойкумены, благодаря чему он и неоспоримо первенствовал в христианском мире по авторитетности. Для всех он был «самой большой Церковью»; для Запада он был еще и «самой древней Церковью» и единственной «апостольской»; поэтому очевидно, что Запад со времен святителя Иринея будет в большей степени склонен настаивать на последних двух пунктах, не утверждая при этом, что апостоличность Римской Церкви сама по себе обеспечивает ей абсолютные права по сравнению с другими Церквами. Восток, напротив, будет склонен ставить римское первенство в один ряд с тем фактическим первенством, что приобрели некоторые восточные кафедры. Разность этих концепций и стала причиной трений, которые начиная с конца IV в. будут только усиливаться: каждая сторона будет стремиться навязать другой собственное понимание первенства, хотя в основе своей эти концепции не исключают, а скорее дополняют друг друга…

Восточное понимание первенства – в том виде, в каком оно было выражено на Никейском Соборе, – явно допускало, что и другие Церкви, кроме Рима, Александрии и Антиохии, могут приобретать реальный авторитет и тоже обладать «». Это как раз случай Константинополя. Историки многократно отмечали роль – чаще всего негативную, – которую в ходе арианского кризиса сыграли некоторые епископы, волей случая или обстоятельств оказавшиеся приближенными к императорскому трону. Император Феодосий, окончательно перенеся императорскую резиденцию в бывший Византий, где благодаря его предшественникам уже появился сенат, praefectus urbi [77] и все гражданские права, которыми до той поры пользовался исключительно ветхий Рим, пожелал повысить авторитет епископа столицы, который фактически к тому времени уже располагал исключительной властью. Впрочем, это вполне объяснимое желание не противоречило общей тенденции в процессе формирования церковной структуры после Константина, которую стремились насколько возможно тесно увязать с административной структурой Римского государства.

Поэтому Собор 381 г. принял знаменитое 3-е правило:

Константинопольский епископ да имеет преимущество чести по римском епископе, потому что град оный есть новый Рим [78] .

Этот лаконичный текст можно дополнить некоторыми замечаниями:

1. Канон не признает никакой исключительной юридической власти за епископом Константинополя, но четко обозначает, что речь идет о «почетной привилегии». Таким образом, решение Собора 381 г. приближается к 7-му правилу Никейского Собора, которое по совершенно иным причинам признало « » за епископом Иерусалима, при этом сохранив права митрополита Кесарии – светской столицы Палестины. Авторитет и престиж, согласно «древней традиции» признанные когда-то за епископом Иерусалима, в равной мере признавались теперь и за епископом столицы.

2. Первенство Рима, как и на Никейском Соборе, признается неоспоримым фактом, но никакого особого толкования этому первенству не дается. А «привилегии» Константинополя признаются следствием, как бы отражением привилегий древнего Рима. «Острие» канона явно направлено против Александрии, престиж которой возрос в результате арианского кризиса и авторитет которой до той поры на Востоке не имел себе равных. Никакие канонические решения, если не считать 6-го правила Никейского Собора, на самом деле не регламентировали взаимоотношения крупнейших кафедр. Мы помним, что Никейский Собор ограничился тем, что провозгласил их власть над всем гражданским диоцезом, не уточняя, какой авторитет такая древняя кафедра, как александрийская или антиохийская, может иметь за пределами епархии. Епископы этих Церквей порой действовали за пределами своих диоцезов: Евзоий Антиохийский поставил в Александрии вскоре после смерти Афанасия [Великого] епископа-арианина Луция, а позднее александрийцы попытались продвинуть Максима Киника на кафедру епископа Константинополя. Второе правило Константинопольского Собора отныне делало невозможными такие действия: «…александрийский епископ да управляет церквами токмо египетскими; епископы восточные да начальствуют токмо на Востоке», и т. д. [79]