Третье правило как раз противопоставляет юридическую власть епископов в диоцезах моральному авторитету Константинополя, который, следовательно, не имеет географических пределов, – так же как не существует географических пределов авторитету «ветхого Рима», который считался образцом для «Рима нового». Таким образом, точно так же, как для 6-го правила Никейского Собора образцом стала власть Александрии над многими гражданскими провинциями, так и 3-е правило Константинопольского Собора использует в качестве модели моральный авторитет Рима, который распространялся на всю империю, независимо от территориального деления, и переносит его на столичную кафедру.

3. Появление этого правила можно с легкостью истолковать как красноречивое проявление цезарепапизма константинопольских императоров, которые, поддерживая выстраивание церковной структуры в соответствии с политическим устройством империи, стремились подчинить Церковь своему непосредственному влиянию. Однако не следует забывать, что это правило в то же время является свидетельством первенства Рима и что как раз этим оно явно нарушает параллелизм церковной структуры и политического устройства: в нем нет претензии на то, чтобы епископ столицы был первым из епископов. И оно никогда не препятствовало распространению авторитета Римского первосвященника на Востоке. Третье правило Константинопольского Собора никоим образом не дает оснований для интерпретации, данной некоторыми историками, согласно которой должность епископа столицы отныне якобы была сопоставима с должностью префекта претории. Единственной целью этого канона является изменение порядка старшинства Церквей в силу того нового значения, которое приобрел Константинополь, ставший вторым городом империи, тогда как в начале IV в. этот титул оспаривала Александрия. Действительно, достаточно вспомнить проповедь современника событий святителя Григория Назианзина о Константинополе – «первом городе после первого из всех» [80] . Правило 3-е, следовательно, полностью соответствует – по крайней мере в том, что касается восточных кафедр, – принципу, установленному на Никейском Соборе.

А вот 28-е правило Халкидонского Собора наполнит этот текст решений Собора 381 г. новым смыслом.

Каноническое законодательство Халкидонского собора было направлено, главным образом, на то, чтобы добиться еще большего параллелизма между административными институтами Римской империи и элементами церковного устройства – в соответствии с политикой Феодосия. Именно этот политический курс заложил фундамент административно-религиозного здания, которым стала Византийская империя, политически управляемая василевсом, а религиозно – системой пентархии, пятью великими патриаршими престолами, воспринимавшимися как «пять органов чувств» империи.

Естественно, что в такой идеологической атмосфере отцы, заседавшие на Соборе, стремились подчеркнуть роль епископа столицы – уже не потому, что он имел многочисленную паству или пользовался особым авторитетом в Церкви, а в силу того, что его кафедра располагалась в главном городе империи. Именно в этом смысле отцы Халкидонского Собора истолковали 3-е правило Константинопольского Собора.

Как мы уже видели, Константинопольский Собор признал за епископом новой столицы «» без географических ограничений: теперь же 9-м и 17-м правилами Халкидонского Собора эти привилегии трансформируются в право апелляции, которым константинопольский патриарх обладает наряду с «экзархами епархий» – будущими патриархами [81] .

Кроме того, появилось знаменитое 28-е правило:

В этом правиле заключены два самостоятельных решения:

1. Подтверждение 3-го правила Константинопольского Собора, которое не получило повсеместного признания, – в частности, его не приняла Римская Церковь. Это подтверждение стало своего рода интерпретацией и комментарием на само правило.

2. Признание за Константинопольской Церковью юрисдикции над многими гражданскими диоцезами; этой привилегией реально она пользовалась уже давно, но официально такая привилегия была признана только за Римской, Александрийской и Антиохийской Церквами 6-м правилом Никейского Собора. Этот пункт [Халкидонского правила] был выдержан вполне в духе восточной и никейской традиции, в соответствии с которой фактический авторитет некоторых крупных Церквей мог привести к праву, распространявшемуся на территорию, более обширную, нежели сама митрополия.

Как мы помним, свод правил Халкидонского Собора был принят на пятнадцатом заседании, в отсутствие императорских представителей и римских легатов. Последние, будучи приглашенными на заседание, отклонили приглашение, а на следующий день предъявили официальный протест. Папа Лев Великий тоже воспротивился принятию этого правила, направив восточным иерархам ряд писем, что в итоге вынудило восточные Церкви на время подчиниться воле римского престола. Здесь мы лишь ограничимся попыткой понять суть позиций каждой из сторон.

В позиции восточных иерархов с первого взгляда поражает противоречие, которое нельзя не заметить, между аргументами в защиту 28-го правила, с одной стороны, и хвалебными отзывами в адрес престола святого Петра, к которым они часто прибегают (в особенности в соборном послании, адресованном папе Льву Великому), а также в проявляющейся на протяжении всего Собора твердой убежденности в исключительном авторитете Рима в вероучительной сфере – с другой. В соборном послании они обращаются к папе как к «выразителю голоса блаженного Петра», как к «главе» того тела, «членами» которого являются отцы Собора, как к тому, кому Господь доверил «стеречь виноградник». Вслед за отцами Константинопольского Собора они признают, что «сияние апостольское», присущее Римской Церкви, перешло и на Церковь «нового Рима» [83] . Те же самые аргументы повторяются и в письме свт. Анатолия Константинопольского к папе римскому Льву, в котором явно признается отечество Рима по отношению к Константинополю… [84]