А. И. Мещеряков убежден, что сигнальное восприятие возможно лишь на основе ориентировочно-исследовательской деятельности, в процессе которой только и может формироваться образ. Сначала исследуется весь шкаф, а затем мы этот шкаф узнаем, прислонившись спиной к его углу либо прикоснувшись рукой к его дверце. Мещеряков называет это независимостью образа от сигнала, полученного от опознаваемого знакомого предмета.

Действительно, когда учат дактилологии слепоглухих, они сначала ощупывают обеими руками предъявленную дактилему, а затем с трудом воспроизводят ее. И лишь очень постепенно, используя пальцевый алфавит в повседневном общении, слепоглухой сначала начинает воспринимать дактилемы одной рукой, давя на них всем «стопудовым урожаем», а затем ограничивается все более легкими прикосновениями. Он не формирует новый образ, а узнает уже знакомый по все меньшему числу признаков-сигналов.

В апреле 1981 года меня попросили помочь исправить восприятие дактильной речи двумя загорскими подростками. Они буквально висели на дактилирующих руках педагогов, те изнемогали под «стопудовым урожаем», не выдерживали и начинали самым базарным образом торговаться с ребятами, умоляя их давить хоть чуть поменьше. Но стоило педагогам чуть ускорить свою речь, как немилосердный прессинг возрастал.

Ну, я человек закаленный, студентом привык к дактильному переводу устных речей на огромной скорости. Я сразу понял ошибку педагогов, пошедших у мальчишек на поводу: они позволяли мальчишкам тормозить скорость своей дактильной речи: чуть быстрее – и тормозящий нажим возрастал… Мальчишки вообще предпочитали жестовое общение.

Я начал говорить с ними беспощадно быстро – как хотите, так и приспосабливайтесь! Они стали по привычке давить на мои руки, – иногда я к ним обращался к обоим сразу, – я не снижал темп. Они поглаживали меня по рукам – жест, означающий просьбу говорить помедленней. Я – ноль внимания, фунт презрения. «Ну, держись, мы тоже так можем!» – И они в свою очередь пытались мне дактилировать на максимально доступной им скорости. Отведай, мол, каково нам! Я понимал их как ни в чем не бывало. Недели через две или три я таки добился своего – прессинг постепенно исчез…

Я любил передразнивать маму, поместив левую руку у нее на шее: большой палец под подбородком, остальные под затылком, ладонь под правым ухом. Мама кивает головой – я тоже киваю. Мама поворачивает голову справа налево и обратно – я тоже. Мама качает головой – и я.

Наконец мама с испуганной надеждой спрашивает, неужели я вижу ее голову? А где моя левая рука, и не замечает – привыкла, что она всегда там. Обнаружив ее у себя на шее, сердито сбрасывала: горькое разочарование…

Вот пример сигнального восприятия: мне не надо было каждый раз заново ощупывать всю мамину голову, чтобы копировать ее движения. Достаточно было неподвижно держать левую руку на маминой шее.

Дилетанты любят подсчитывать неизвестно с какого потолка взятые «проценты информации», которые мы получаем от той или иной – зрительной, слуховой, тактильно-двигательной – модальности рецепции. Столько-то от зрительного анализатора, столько-то от слухового, столько-то от тактильно-двигательного. Чушь это все. Никто никогда – во всяком случае, среди серьезных ученых, а не подбитых ветром фантазеров из СМИ – на самом деле, этих «процентов» не считал.

Пресловутые «проценты» дает то, какая рецепция играет ведущую роль. У меня – тактильно-двигательная, и я получаю в ее материале ровно те же самые «проценты информации», которые зрячий получает от зрительной рецепции. Ибо дело в познаваемом нами предметном мире, а не в той или иной рецепции – зрительной, слуховой и т. д., – из материала которой формируются образы предметов.

Как отмечал Мещеряков, человек, ощупав с закрытыми глазами несложный предмет, может его нарисовать; восприняв предмет зрительно, он также может воспроизвести его на бумаге. В том и другом случае образ предмета относительно независим от характера рецепции. Подобная независимость имеет место и у слепоглухонемых детей: ощупав предмет правой или левой рукой, или губами и языком (обладающими наиболее тонкой тактильной чувствительностью), или ногой, слепоглухонемой ребенок бывает в состоянии с одинаковым успехом воспроизвести этот предмет в лепке. Следовательно, и в этом случае мы также имеем дело с независимостью образа от характера познавательной рецепции.

«У взрослого зрячего человека ведущей считается зрительная рецепция, – пишет А. И. Мещеряков. – Получая тактильно-двигательную афферентацию, мозг человека трансформирует ее в модальность зрительной рецепции. Поэтому и при воспроизведении предмета, воспринятого ощупью, у зрячего человека возникает зрительный образ. Конечно, это положение не абсолютно. Мир предметов велик, так же обширен и мир образов, и в зависимости от разных условий и нужд практической деятельности одни образы хранятся как следы одной рецепции, другие – как следы другой. Речь идет не об отдельных случаях, а об общей тенденции взаимоотношения различных анализаторов при формировании образов предметов внешнего мира». [11]

Что касается «отдельных случаев», то у меня, например, первоначальная форма письменной, вообще алфавитной речи – система Брайля, которой я овладел в семилетнем возрасте. В одиннадцать лет овладел дактилологией, в восемнадцать – зрячими печатными буквами во всю правую ладонь (левую не тренировал). И в какой бы форме я ни получил информацию, – в дактильной, графической (письмо по ладони) или какой-либо другой, – любая не-брайлевская форма у меня мгновенно преобразуется в брайлевскую. Так что даже внутри ведущей тактильно-двигательной рецепции преобладающая, ведущая форма хранения и оперирования информацией лично у меня – брайлевская. Как бы свободно я ни воспринимал другие алфавиты, думаю только по Брайлю и только по Брайлю помню все, что мне сказали с использованием других алфавитов. Не рискую обобщать, что первоначальный код всегда первичен по отношению к любым другим, позже освоенным кодам, но у меня получилось именно так: брайлевский код – первоначальный и первичный по отношению к кодовым системам, которыми я овладел позже.