Я был подростком, одним из испытуемых Александра Ивановича Мещерякова, когда он экспериментально исследовал восприятие нами брайлевских текстов и дактильной речи. Он пришел к парадоксальному выводу, что пальцы зрячих на самом деле чувствительнее пальцев слепых. А кажется наоборот, потому что зрячие не умеют осязать. На самом же деле наши натруженные брайлевскими точками пальцы грубее.

Просто чувствительность и восприятие – это две большие разницы. Чувствительность – ощущение, способность ощущать, чувствовать. А восприятие – это создание и актуализация, воспроизведение образов из материала ощущений. Ощущения обозначаются термином «сенсорика», а восприятия – «перцепция».

Восприятие носит вероятностный характер, то есть основано на том, появление каких объектов восприятия вероятнее. Мещеряков различает объективную и субъективную вероятность опознания объекта восприятия. Объективно вероятность предъявления букв алфавита одинаковая, а субъективно что-то можно ждать больше или меньше. Объективно материала для создания образа может быть совершенно недостаточно, однако благодаря субъективной вероятности – точному ожиданию, прогнозированию объекта – можно обойтись минимумом сигнальных признаков, чтобы адекватно, безошибочно опознать объект. Александр Иванович со своими сотрудниками показал это экспериментально на примере восприятия дактильной речи слепоглухими воспитанниками Загорского детдома.

Он отмечал, что в дактильном «разговоре» при восприятии предъявляемых дактилем слепоглухонемые почти не производят ощупывательных движений пальцами. Во время разговора ладонь воспринимающей руки с отставленным большим пальцем и слегка согнутыми остальными пальцами нависает над «говорящей» рукой. Воспринимающая рука делает ощупывательные движения лишь при предъявлении первых дактилем пальцевого слова. При восприятии последующих дактильных букв «слушающая» рука лишь слегка касается говорящей руки. Движения сохраняются, они лишь становятся малозаметными, так как вся активная деятельность восприятия осуществляется внутренней (ладонной) поверхностью руки, скрытой от глаз наблюдателя.

Было решено проверить, каков характер этих «скрытых» прикосновений и велика ли площадь касания ладонной поверхности воспринимающей руки. Начались опыты с использованием, как ее назвали, «методики черной руки». Предъявляемая для восприятия слепоглухонемому ученику рука покрывалась черной краской такого состава, что она легко стиралась, и каждое прикосновение к ней оставляло светлые следы. Они сразу же фотографировались, потом руку «красили» заново и предъявляли к следующему восприятию. В качестве объектов предъявлялись дактильные буквы.

Обращала на себя внимание незначительность площади прикосновения воспринимающей руки к «говорящей». Совершенно очевидно, что получаемой при таком прикосновении информации было недостаточно не только для того, чтобы сформировать образ пальцевой конфигурации, но и для опознания знакомой дактилемы. Однако буквы в дактильном разговоре с легкостью узнавались по малейшим прикосновениям.

«Возрастание субъективной вероятности появления объекта восприятия, – пишет А. И. Мещеряков, – сопровождается сужением сферы опознавательных признаков, являющихся сигналами образа предмета, то есть увеличением сигнальности восприятия и уменьшением времени опознавания. При расхождении субъективной вероятности с объективной вероятностью появления объекта восприятия происходит расширение зоны опознавательных признаков, то есть сигнальность восприятия уменьшается, время опознавания увеличивается, а сам процесс по своему характеру приближается к ориентировочно-исследовательской деятельности, которая служит основой для формирования нового образа предмета». [9]

Сузишь тут… Помню чувство брезгливого обалдения, когда в техническом кабинете Загорского детдома, где производились эти опыты, Александр Иванович вдруг заговорил со мной какой-то неожиданно «грязной» рукой. Захотелось просто отдернуть свою воспринимающую руку: что еще за шутки? Разумеется, я старался как можно меньше касаться «испачканной» руки экспериментатора, и сигнальность моего восприятия, естественно, максимально возросла.

На меня часто сетуют за то, что я сжимаю дактилирующую руку, перебивая собеседника на полуслове. Есть грех. На самом деле, я просто уже понял, что мне хотят сказать, и предлагаю продолжать с того места, где кончается моя догадка. Хочу помочь собеседнику, особенно когда он только привыкает писать зрячие буквы у меня по ладони. Говорю ему вслух, что он собирается писать. Если я догадался правильно, – а чаще всего именно так, – можно пропустить то, о чем я догадался, и продолжать с этого места. Но мало кто, особенно на первых порах, пользуется моей услужливой догадливостью. Человек продолжает чертить у меня по ладони именно то, что я только что озвучил. Поглощенный процессом письма по ладони, такого мучительно медленного поначалу дактилирования, собеседник не слышит моих попыток помочь, ускорить наше общение. И принимает нас, потрясающе догадливых слепоглухих, чуть ли не за телепатов…

Разницу между ориентировочно-исследовательской деятельностью и сигнальным восприятием могут очень наглядно продемонстрировать… водяные землеройки. Находясь в знакомой обстановке, они строго следуют своим привычкам. Особым, поистине поразительным постоянством отличается их манера следовать однажды избранным путем.

«В незнакомой местности куторы никогда не передвигаются быстро, разве что под влиянием крайнего испуга – в этом случае они мчатся вслепую, натыкаются на различные предметы и обычно находят себе ловушку в каком-нибудь глухом тупике. Когда животное не испугано, оно передвигается в новом месте медленно, шаг за шагом, непрерывно ощупывая вибриссами пространство справа и слева от себя… После того как все это повторится несколько раз, кутора, без сомнения, начинает узнавать местность. Землеройка с предельной точностью воспроизводит все те движения, которые проделывала на этом пути ранее. Попадая на знакомый участок трассы, пройденной уже не один раз, зверек стартует медленно, он тщательно определяет свое местонахождение при помощи вибрисс. Внезапно он наткнулся на знакомый ориентир и помчался вперед, тщательнейшим образом повторяя все прыжки и повороты, которые совершал накануне… Часто случается так, что посреди тщательно отработанного пути остается еще одно особенно трудное место, и здесь зверек постоянно теряет свои ориентиры и вынужден прибегнуть к помощи обоняния и осязания. Он энергично обнюхивает и ощупывает все вокруг, пока не находит начало следующего хорошо известного этапа. Таким образом, он соединяет пройденный и оставшийся участки пути. Когда дорога проложена окончательно, кутора отныне столь же прочно привязана к ней, как локомотив – к рельсовому пути. Зверек не может отклониться в сторону даже на несколько сантиметров. Если ему случится отойти хотя бы на дюйм от дороги, он тотчас же начинает старательно разыскивать знакомые приметы. Можно искусственно спровоцировать землеройку на эти поиски, если внести незначительные изменения в ее привычный маршрут. Любое существенное преобразование на пути, по которому животное постоянно следует, приводит его в полное замешательство». [10]

Прочитав это место в книге Лоренца впервые, я сразу узнал в водяных землеройках себя. Это я, осуществляя ориентировочно-исследовательскую деятельность, залезаю во все тупики, отмахиваясь от суетящихся вокруг зрячих, пытающихся провести меня по прямой в полную неизвестность. Лишь обследовав один за другим все тупики, набивая при этом шишки, я постепенно спрямляю свой маршрут, хорошо зная, куда мне не надо. Так я изучил окрестности дома, в котором живу, и так же изучаю во время поездок помещения, в которых нахожу временное пристанище.