– Как такое забудешь, азарт, адреналин - чисто мужское занятие, а какой там егерь, богатырь.

– Так эти киндеры его крестники.

– Ну, тогда конечно.

И брели неспешно по дороге два худеньких, замурзанных пацаненка. На каждом посту их останавливали, Гриня доставал заветную бумагу, проверяющие относились по-разному: кто-то смеялся, говоря, что они важные птицы, раз сам шеф гестапо им выдал такое разрешение, кто-то начинал звонить, уточняя, правда ли, а на последнем посту пожилой немец как-то жалостливо долго глядел на них. Пробормотал что-то себе под нос, отправил молодого, настырного солдата, бывшего вместе с ним в будку - как раз резко зазвенел телефон, а сам, отойдя к шлагбауму и встав так, чтобы его не видно было из окна, сунул Грине завернутую в промасленную бумагу какую-то еду. "Ферфлюхт криг!! Шнеллер, киндер!"

Гринька, уже прилично понимавший немецкий язык - сказалось общение с Гансом, который все также приходил до Стьеша, автоматически перевел:

– Проклятье, война... а-а-а, проклятая война. Спасибо, дяденька.

Еда мгновенно исчезла у него за пазухой. Все ближе подступал лес, а Василь начал подкашливать, пришлось отскочить в глубокую лужу, когда из-за поворота выехала большая колонна машин, и отойти было совсем некуда, топкое место - вот и подпростыл ребенок в худых чоботах.

Уже к вечеру Гринька почуял неладное - Василь еле шел, спотыкался, на щеках появились яркие красные пятна. Дотронувшись до него Гринька сообразил, что младшой простудился и заболел.

– Василь, мы шчас это, - он посадил братика на сухой пенек, а сам захлопотал.

Под большой раскидистой елкой, на прошлогодней опавшей хвое устроил лежку, затащил туда братика и крепко-крепко обняв его, шепнул в ухо:

– Спи, младшой. Выздоравливай! Всю ночь Грине было жарко от Василя, а ранним утром, когда Гриня попытался его растормошить, он не реагировал. Гриня обнимал его, пытался кричать ему в ухо - бесполезно, и стало понятно, что до Леша они не дойдут, сил нести Василя у Грини не хватит, заплакал неунывающий Крутов, Никодимов по уличному. А потом он уже просто скулил, как потерявшийся щенок.

Иван рано утром, едва рассвело, опять пошел по лесу, надеясь по росе увидеть чьи-то следы. Ничего, только распевались, радуясь появившемуся солнышку, птицы, да резко выскочил из под ног и рванул вперед зайчишка. Иван по привычке сделал круг и внезапно ему почудился скулеж. Он прислушался... нет, не показалось, где-то скулил щенок? Волчонок?

Иван осторожно пошел на звук, не по наслышке зная, что может сделать мать-волчица, если тронуть её детеныша. И подходя ближе понял - плачет, а вернее, скулит ребенок.

Осторожно подойдя к елке, увидел двух пацанят, замурзанных, одетых в какое-то рваное тряпье.
– Ох, ты! Один явно больной, не напугать бы! Варя? Точно!
– Иван рванул бегом, по прямой тут было совсем недалеко.

Влетев на поляну, увидел Варю хлопочущую у небольшого костерка разведенного ранней пташкой - Толиком.

– Варя, - едва переводя дыхание, сказал Иван, - давай бегом, я найденышей нашел, маленьких, оборванных, один явно температурит, а второй уже даже не ревет, скулит! Я побоялся его испугать, а ты женщина!

Варя вскинулась:

– Толь, доваривай! Пошли скорее!!

Гриня уже охрип скулить, из горла вырывались лишь хрипящие звуки, и внезапно, нижнюю ветку их убежища кто-то приподнял, и послышался женский голос:

– Это кто здесь так жалобно плачет? Ой, мальчики, а я думала волчонок. Что ты, маленький, плачешь так горько? Давай-ка вылазь ко мне, а я твоего... братика, да? Братика возьму.

Тетенька, одетая как-то не местному, в какую-то странную одежду, ловко залезла под елку, взяла на руки Василя и охнув:

– Маленький, да ты весь горишь!
– шумнула кому-то,:

– Иван, принимай малыша, осторожнее, он без сознания!

Гриня, всхлипывая, вылез из под елки и, на миг ослепнув от яркого солнца, проморгавшись, опять удивился. Мужик, хороший такой на вид, осторожно держал Василя, а тетка, вылезшая из под елки, опять удивила: на ней были темно-синие штаны с карманами на заду и чудная куртка. Гриня насторожился - в штанах он до этого видел только немку, которая работала в Радневе в комендатуре и тоже носила штаны, только другие, галихфешные. Мужик же был одет в какую-то пятнистую одёжу, стоял возле куста, и виделось только его лицо

– А вы хто? Немцы?

– С чего ты взял?
– удивился мужик.

Его перебила тетка:

– Вань,у ребенка явно за сорок, давай бегом на поляну!

Ваня рванул трусцой, а тетка, взяв Гриньку за руку, потащила его следом:

– Давай, малыш, постарайся дойти, тут недалеко - братика надо спасать!

Гринька едва поспевал за ней - ослаб от слез и не ел со вчерашнего дня.