– Да ты что?
– вскинулся Осипов.
– Это же такая машинка, куда немецким до наших!! ППШ я держал в руках на офицерских курсах, перед самой войной, как скажет Игорек, супер! Ух, если жив буду, на четвереньках, зубами рвать буду, но доползу до их логова, если нет, то там, - он указал глазами на небо, - наверняка, скидка будет - Родину защищал до последней капли крови.

Панас к вечеру сказал своим мужикам:

– Вот как у вас получается, без трескотни и лозунгов обычными словами, а до каждого слова доходят. Вон Кашкин, ведь от него только два слова все слышат "да и нет"! Если доживу до Победы, потом изо всех сил буду скрипеть до девяноста, ждать буду Вас.

– С чего ты так решил?

– Ну кто вас сюда на испытания закинул, тот и заберет, а вы, пережив такое - побывав в настоящем сорок втором-третьем, обязательно приедете к нам, не может того быть, чтобы вы не приехали. А мы с Василем и Гринькой должны дожить до встречи с вами, всем чертям назло.

– Панас, раз уж разговор зашел, - проговорил Игорь, - будешь жив - не оставь Стешу с ребенком, я-то как бы буду внуком своему сыну или дочке.

– И мою Полюшку не забудь!

– Как можно? Они мне совсем не чужие, эх, дожить бы только!!

ГЛАВА 14.

Никодим Крутов, так часто вспоминаемый и друзьями и недругами, уже второй год служил у Красной армии. Вывел-таки он окруженцев под Малоярославец, к нашим, успели как раз вовремя. Капитан Егоров за время следования по лесам, ввел строгую дисциплину, и вышли к нашим не деморализованные отступающие бойцы, а вполне себе боевая единица - правда, оружия было мизер. Их сразу же, не выясняя, кто и что - не до этого было - фашисты перли, наскоро вооружив, бросили в бой. Приказав капитану Егорову занять место между стыками двух рот, командир полка кратко обрисовал ситуацию, и попросил:

– Слышь, капитан, продержись до ночи, а?

И держались Егоровские ребятушки, Никодим вертелся юлой, помогал окапываться, делился самокрутками из своего горлодера, сыпал шутками-прибаутками, обустраивал окопчик - им с пулеметчиком Матвеем Ильиным выделили целый окоп, натаскал поболе пулеметных лент, сумел даже выпросить у суседей, сползав шустрой ящерицей туда.

Бой он не запомнил, менял ленты, поливал раскалившийся кожух припасенной водой, матерился пятиэтажными, видя, что серые фигуры пруть, падають и все одно пруть, а когда вдруг замолк пулемет, заозирался:

– Чаго эт ты, Матюш, не стряляиш?

– Да не в кого, пока, дядь Никодим, захлебнулись, суки.

– Ай правда?? А чаго ж я ня угдядел?

Заскочил капитан Егоров:

– Живы?

– Да навродя!
– ответил Никодим.

– Бать, ты прости, я тебя хотел сразу во второй эшелон, а получилось - на переднем крае ты.

Никодим разозлился:

– Отчаго жа, не у тыл, глубокай, а? Я, знал ба, што ты мяне угатовишь, ни вжисть ня повел ба вас..

– Тихо, бать, тихо, живы останемся в этой мясорубке, будешь в моей роте служить, вернее воевать.

– От, давно бы так, а то ишь у во втарый эшалон, сам туды иди.

Из вышедших ста пятидесяти человек, к вечеру боеспособных осталось девяносто - многие выбыли по ранению, а оставшиеся ... оставшиеся воевали, спали урывками, пятились, вгрызались в землю, мерзли, попадали в медсанбат, а то и дальше увозили касатиков, тяжелораненных, теряли друзей, упирались. А Никодим как знал какое заветное слово - пока только один раз его по касательной задел по щеке небольшой осколок. Остался на щеке шрам, "Штоба, знпчицца, злея был я! Да куды уж злея, от я рад, што их гадов много подстрелил!"

Он умудрился поругаться с командиром роты, когда тот отдал приказ отступать напрямую, по голому полю. Как орал Никодим на молодого капитана, но все-таки сумел убедить, свернуть немного левее, пройти по лощине, а затем, по кустарникам, обильно разросшимся вдоль дороги, рота прошла несколько километров до следующих рубежей обороны, не потеряв ни одного человека. Никодиму объявили благодарность, а он ворчал:

– Лучшее бы винтовку дали, поновее.

Когда выдавалось свободное время, постоянно что-то мастерил, то портсигары и каганцы для свечек из покореженного металла, то подшивал подошву сапога кому-то из ребятишек, то латал телогрейку, то лихо вязал из обрывков веревки масировочную сеть. Солдаты привыкли тащить ему всякую всячину, он редко что выкидывал, у него все шло в дело, а солдаты Егоровской роты радовались своему такому неугомонному батьке Никодиму. Он у роты стал чем-то типа талисмана. И никто, даже лучший друг -командир Ванька Егоров не догадывался, что Никодим убавил себе возраст на пять годков, по нему разве поймешь, что "вот-вот шесть десятков стукнеть, маленькая собачка, она, того, до старостев -шшанок! А коли узнають настояшчий возраст, тут же и прогонють, а хто жа хрицев бить будя?
– думал про себя Никодим.

Допятились до, почитай, Москвы. Потом у декабре надавали по мордасам хрицам и потихоньку стали выдавливать их, а вясной... Опять, эх, отступали до Нальчика. От где нагляделся Никодим гор Кавказских:

– Жив остануся, скольки ж усяго унукам порасскажу, чаго тольки не увидав?

– Подожди, дед, ещё и у Гэрмании побываем.
– Егоров уперто верил.
– Раздавим гада хвашистского, дед, непременно.

Никодим на редких привалах и перекурах травил байки, гаворил многочисленные истории, а знал он их множество, и светлели лица умученных бойцов.