У Вари все-таки поползли слезы.

– Теть, ты чаго плачешь?
– уставился на неё дядюшка.

– Да, мальчик, я старше вас намного, вот и печалюсь за всех солдатиков, кто воюет, и кому ещё предстоит.

Ну, ведь не скажешь ему, что племянница плачет, зная его такую короткую жизнь...

Из хаты вышел дед Гриша.

– Хади со мною, Никиш, возьми у сарайке баночку и приняси...

– Мазь у мяне ешче до войны сделаная, - пояснил он Варе, - пчел-то, можа сказать, не осталося, вот и мало кому даю. Но Лешаму я обязан, да, ён у страшное время меня с Хведькою спас. Макарка у тюрьме, на Беломорканале был, кум родный поклеп возвел, малые у матки Арины, другой жены Макарки были, а мы с Хведькой побиралися, як выжили... погибали уже, а Леший нас подобрал и пристроил меня к Карлу на пасеку, а добро, дочка, увсягда надо помнить. Кагда уже наши прийдуть, да и прийдуть ли?

– Придут, дедушка, обязательно придут, вон, слух уже идет, дали наши по зубам под Вол... Сталинградом, я немного немецкий понимаю, вот и слышала, как на посту немцы проклинали руссзольдатен, которых никак не удается в Волге утопить.

– Правда ли, дочка?

– Правда, дедушка, сам знаешь, русские долго запрягают, да быстро ездят, ох и наваляем мы фашистам, вот увидишь.

– Ох, дожить бы!

– Доживем, ведь мы упертые.

– Что да, то да... от я, жисть била-колотила, а усе равно выживаю.

Варя поцеловала его в небритую щеку:

– Вот такая упертость и помогает жить внукам-правнукам!

И ведь сказала чистую правду. Вот сейчас, увидев своих родных, конкретно поняла, что именно прадедова упертость помогала им всем преодолевать всякие сложные ситуации.

Варя не удержалась - щелкнула несколько кадров на свой бережно хранимый фотик-мыльницу, который перед поездкой зарядил Герби. Если суждено вернуться домой, то у брата и сестры будут фотки дядюшки и прадеда Гриши, да и остальных Беликовых в таком юном возрасте.

Распрощавшись, расцеловав всех дядюшек, кроме своего отца - ну не смогла она себя пересилить, зная какая скотинка будет из него впоследствии - они, трое его будущих деток, росли без него. Одно утешало - в сорок третьем взяли в армию, значит не было на его душе и руках загубленных душ. Иначе вместо фронта трубил бы лет ...дцать в местах не столь отдаленных.

Про себя же решила, что братику и сестре не за чем знать про эту историю - отец полтора года воевал, был ранен, были и солдатские награды, сейчас его уже десять лет как нет, пусть так и останется.

ГЛАВА 13. Варя шла домой четыре дня, ночуя в попутных деревеньках. Казалось бы - попривыкла уже к людскому горю, но увиденное по пути в Раднево цепляло с новой силой. У неё разболелось сердце, особенно тяжко было, когда видела худеньких, до прозрачности ребятишек с взглядами столетних стариков. Нищета, разруха, голод... больно смотреть в живую на такое, и в то же время, до слез и спазмов в горле брала гордость за народ, за этих вот замотанных, постаревших на много лет, но таких несгибаемых русских женщин, пожилых людей и подрастающих детей. Прекрасно зная, что ещё им предстоит, она мысленно низко кланялась им и действительно понимала - лучше Тютчева не скажешь:

– "У ней особенная стать! В Россию можно только верить!"

Руди с утра высматривал Варю, суетился, приготовил в чугунке немудрящую еду - нарезал крупными кусками картофель, посолил, украдкой, чтобы никто не увидел, залил молоком, поставил в печь, 'томиттса' - как говорит Варья. Во втором чугунке заварил травы для банья. После обеда затопил банья - уже справлялся без помощи фрау-сосьедка, и приготовился ждать.

Варя уставшая, умученная, грязная прибрела уже ближе к комендантскому часу, еле переставляя ноги вошла в хату... Как обрадовался Руди! Он суетливо захлопотал вокруг неё, а она благодарно улыбаясь, отказалась от еды и, взяв чистое белье, пошла в баню.

Она долго намывалась и, казалось, вместе с водой уходит усталость, и становится легче на душе, не зря с древности считалось, что вода уносит все печали, и предки очень уважительно относились к воде - она очищает, уносит отрицательную энергию и всегда, глядя на текущую воду, в душе наступает равновесие.

Отмытая до скрипа вышла в предбанник и попала в такие уже родные и бережные объятья своего немца, который только что вошел.

– Варья! Варьюша, скучал, много!
– жадно целуя её, бормотал этот ещё три месяца назад засушенный немец.