. Выпроводил, помчался к мамке, Варя сидела на диване, зажмурившись.

– Мам?

– Данька, сыночка, не верю никак, что дома.

– Мам, где ты была, почему такая худющая и помолодевшая лет на двадцать??

– Ох, сынка была я аж в сорок втором и сорок третьем, в оккупации.

– Чего?
– вытаращил глаза сын.
– Это же фантастика такая.

Варя печально улыбнулась:

– Сама бы никому никогда не поверила, но вот...
– она полезла за пазуху, достала аусвайс и протянула сыну.

– Изучай, а я так хочу помыться.

– Подожди!
– сын тщательно почистил ванну, налил туда воды, насыпал так любимую ею когда-то давно -соль для ванн, хвойную, притащил полотенце, халат в упаковке.

– Мам, что ты хочешь на завтрак.

– Кофе, Дань, соскучилась.

Варя долго отмокала, с наслаждением намывалась, вышла - сын суетился на кухне.

– Дань, а на работу?

– Отпросился! Садись, пей свой кофе. И тосты вон готовы.

Варя вдохнула запах кофе:

– Забыла уже, как он пахнет.

Маленькими глоточками, растягивая удовольствие, отпивала его, не притронулась к тостам, а сын сел напротив и не отрываясь смотрел на неё.

– Мам, мамочка!
– у него на глазах опять показались слезы.
– Не верю, что ты вот она. Какая ты у меня стала молодая, за подружку сойдешь, и волосы у тебя теперь обалденные. Только ты у меня всегда светлорусая была, а сейчас шатенка.

– Дань, нечем там было красить, да и мыла я их не шампунем, там ещё нет такого, и ой, как не скоро будет.

Варя кратко рассказала ему, что и как, и прямо за столом - уснула.

А сын бережно взял свою мамочку на руки, отнес на её кровать, осторожно укрыл одеялом и сел в кресло, стоящее неподалеку. Кому скажи, что двадцатишестилетний мужик до смерти боялся одного - что его мамка опять исчезнет.

А она спала. Что-то тревожное снилось ей, она хмурилась, пыталась что-то крикнуть, хрипела, ворочалась, стонала. А ребенок осторожно гладил её по лицу и тихонько приговаривал:

– Все хорошо, мам, я рядом, ты дома, спи, мамочка!

Пошел на кухню, надо же было что-то приготовить вкусненькое для мамы, вытащил мясо, нарезал, отбил, закинул в миску с чесноком и взбитыми яйцами, - знал, как она любит такие отбивные, а сам каждые десять минут на цыпочках входил в комнату - боялся, что приснилось ему это, и она опять исчезнет.

Повертел её рванину - бросить в стиралку побоялся, мало ли, расползется или ещё чего. По квартире уже поплыл запах жареного мяса, время подходило к трем, мамочка его все спала. Зазвонил домашний телефон, сын взял трубку, мужской голос спрашивал Варвару.

– Вы кто?

– Сергей, её побратим.

– Немного подождёте, она спит?

– Да, жду.

– Мам, мамочка, - тихонько дотронулся до неё сынок, - мам тебя Сергей какой-то спрашивает.

Варя вздрогнула, вскинулась бежать и увидела напряженные глаза самого родного человека - сына.

– Ох, Дань, прости, но я наверное ещё долго буду так вскакивать и дергаться, десять месяцев войны, они не скоро забудутся.

Данька принес трубку, Варя поговорила, встала, умылась, причесалась.

– Ох, к пяти надо в милицию-полицию - фу!
– она передернулась.
– Знали бы те, кто переименовывал, как ненавидят там это слово! Во что хоть одеться, все ведь как на вешалке теперь.

– Мам, а те брючки, что я сильно любил, когда маленький был, они точно тебе как раз стали. Я тут в кладовке вещи перебирал - тоска, знаешь, какая была, нашел эти брючки.
– Он пошел в кладовку и принес их.
– Прикинь!

Варя надела.

– И эти брючки стали свободными в талии и на попе. Где мое рванье? Там поясок такой был, старенький.

– Мам, выкинуть хотел, да подумал, что мало ли...

– Правильно, сын, подумал, этот поясок - самый что ни на есть драгоценный подарок для меня.

– Расскажешь?

– Сыночка, рассказов будет много, но прошу тебя - никому ничего не рассказывай, даже своему Лаврику и то не надо. Скорее всего, будет много шумихи, вранья, неверия и всякого разного, наверняка какие-то журналисты и всякая другая братия заинтересуются, да мало ли кто ещё. Ты ничего не знаешь, я после пережитого замкнутая и неразговорчивая стала.