Она задыхалась в душной атмосфере лжи. Собственной глупо сплетенной лжи. Рейко умерла, а ожил лживый змеиный клубок, что копошился, шуршал, шипел — мешал сомкнуть веки в темноте стен.

Она ненавидела это чувство и пыталась заглушить его в хаотичных ударах перемотанных кулаков, что бились о боксерскую грушу, качающуюся на скрипучей цепи. Удары, бесчисленные и бессмысленные, но гнева в них было столько, что Рейко казалось, будто бы она слышала, как скрипели невидимые челюсти, трещали кости под костяшками её пальцев.

Полотенце, замотанное на еще влажном после душа теле, едва не соскользнуло от удара ногой по нижней части груши.

Пустота. Её личная пустыня одиночества, песчинки которой до сих пор скрипели под ногами. Она потеряла все чувства, кроме ненависти. Эмоциональный импотент. Даже смерть сослуживца не вызвала ровным счетом ничего. Не её одиночество пустынно, а она сама, как и подобает мертвому человеку.

После очередного неудачного удара, что пролетел мимо боксерской груши, Акияма упала на колени, схватившись за ту. И стоило прикрыть глаза, как легкие наполнил затхлый кислый запах сырости. Холодный пар вышел вместе с выдохом изо рта. Страх змеями оплел её тело, не позволяя пошевелиться, опора в виде груши растворилась в руках, и Акияма упала на холодный промерзлый пол. Она до сих пор ощущала его вместо мягкой перины каждую ночь. Посмотрев в глаза страху, не всегда преодолеешь его. Ведь, открыв глаза, Рейко очутилась в клетке своего прошло из темных сжимающихся стен, вверху углов которых играли блики теней. Ветер шелестел на траве, что билась в подвальное оконце под самым потолком. Сколько раз Рейко, раздирая пальцы в кровь, пыталась вскарабкаться к нему, за что получала выговор от маэстро, который приходил в неистовство из-за того, что она портила материал. И Рейко специально наносила себе удары, билась о стены, чтобы оставить их синие поцелуи. Корябала кожу отросшими ногтями. И тихо ела, отжималась и приседала, чтобы мышцы в конец не атрофировались.

Тень травы, самоистязание, еда, зарядка и собственный голос в пении, чтобы не свихнуться, — её спутники в потерянном времени.

И он. Воплощение безумия, выжидающее известной лишь ему даты. Акияму никто не будет искать. С родителями она отношения не поддерживала больше года, близких друзей не так много, скорее, только товарищи, Мирико была почти что всем. Никто её не спасет.

Он приходил только чтобы принести еды, убрать судно. «Материал» он приводил в порядок, когда она была без сознания — вероятно, что-то подмешивал, чтобы пресечь попытки побега. Но иногда приходил и просто так. Поболтать. Это были самые невыносимые минуты. Акияма не знала, что хуже: тишина одиночества давящих стен или его присутствие и голос. Размеренный, меланхоличный, без намека на агрессию.

— Если ты и войдешь в историю, то не как гений, а как психопат, — Рейко не отдавала себе отчета, с хрипом произнося это — слишком долго она молчала.

Она вжалась в стену, когда художник вышел из тени двери, скрывающей пороки. Не спеша он присел на корточки, поднеся японский бумажный фонарь к её лицу. Свет резанул глаза подобно острому лезвию ножа, и Акияма отвернулась, но он заставил её пережить зрительный контакт снова, словно понимал, какую неимоверную боль это приносит.

— Когда-нибудь я добьюсь того, что мои работы вызовут, если не понимание, то настоящую истерию. Только представь, любой проходящий по галерее зевака, остановившись у картины, полностью погрузится в её мир, переживет весь фурор эмоций, она поглотит его и больше никогда не отпустит.

— Ты говоришь о Синдроме Стендаля*?

— Именно так. Энергия, вложенная в картину, её история пройдут через сетчатку глаз, в нейронах достигнув мозга, полностью парализовав нервную систему. Произведение искусства похитит его душу, запечатав в своей раме навсегда.

— Это отвратительно.

Отвратительно. Но не случилось ли с Рейко именно то, что и описывал Сасори, когда она увидела каллиграфическое послание. Строчки песни, которую она напевала, прибывая в заточении темно-серого ларца.

Звонок. Совсем не подходящий звук для ларца с кошмарами. Настойчивый, звонкий, режущий по барабанным перепонкам. Акияма прикрыла веки, последний раз взглянув в глаза убийцы, у которого она вырвала свое тело, но оставила душу.

Звонили и тарабанили в дверь. Когда Рейко вновь открыла веки, холод и сырость исчезли, сменившись уютным бардаком её квартирки. Она полулежала у стены под боксерской грушей и бесцельно смотрела в тени коридора. Вытащив из тумбы прихожей спрятанный револьвер и проверив наличие пуль, полицейская взглянула в глазок. Темнота. Прижалась к стенке рядом и безразличным голосом спросила:

— Кто там?

— Это мужчина твоей мечты, — прощебетал наигранно писклявый голос, от которого губы Рейко свернулись в трубочку, и она прижала револьвер к щеке.

— Я лесбиняка, мне не нужен мужчина мечты.

— Тогда я могу побыть женщиной твоей мечты, или не могу… — уже серьезно вздохнул юношеский прокуренный бас. — Да брось, Рейко, открывай дверь, у меня к тебе посылка.

— От него? — Акияма насторожилась, но уже потянулась к ключам.

— Кто знает…

Деваться особо было некуда, и Рейко приоткрыла дверь, вытянув руку за посылкой, но непрошеный гость резко толкнул дверь. Однако Акияма не растерялась и тут же прижала ту своим весом обратно. Так дверь и скрипела под натиском двух тел, никто не собирался уступать другому.

— Рейко, впусти старого доброго друга в гости! — с ироничными нотками потребовал некто, явно оттесняя Рейко в силовой категории.

— Какой ты мне друг!

— Вот будешь всех так встречать, точно останешься без друзей! Хочешь помереть старой девой с оравой кошек вместо внуков?

У Рей уже была подруга, и её выпотрошили на её глазах, после этого Акияма вырезала из своей жизни такое понятие как дружба. Больше она никому не позволит войти в свою жизнь и выйти из неё вперед ногами.