Чинами и званиями батюшкой-самодержцем Петром Брюс обижен не

был. После Полтавы орден Андрея Первозванного был пожалован. Большая

честь! Главный Орден России, и он, шотландец Брюс, награду сию один из

первых получил. После Северной войны был титулован в графское

достоинство. Хотел ему император даже чин тайного советника дать, но Яков

кое-как вежливо отказался. Не любил он совещания-заседания, подписи под

"политесными" бумагами ставить. И так ведь сенатором прослужил, да и

дипломатом немного. Если честно, заседания Сената, бывало, прогуливал. То

раздвоение себе учинял, то глаза отводил. И подпись его на бумагах

"нечистых" не осталась. Бывает, гневается государь: "почто не подписал?". А

он: "Да вот она". А потом и исчезает подпись-то! Но Президентом Берг -

коллегии исправно прослужил. Нравилось инженерные, горнорудные,

металлоплавильные дела обустраивать. Он - слуга государева дела, а не холуй

царский!

33

Уйдя в отставку, Яков Вилимович заскучал. Он - человек, кипящий

энергией. Но бесстрастный, в отличие от любимого Петра Алексеевича.

Поселился он, переехав из Петербурга в Москву, с Марфушкой в Немецкой

слободе, в старом своём доме. Да не обустроишь в городском доме ни

лабораторию, ни обсерваторию. А без них никак. Но повезло: сенатор

Долгоруков продавал свое подмосковное имение в Глинках. Ха, из

воспитателей Петра Второй в тести к нему наметил! Яков Вилимович

скорейшим образом оформил сделку купли-продажи. Усадьба-то близко, в

сорока двух верстах от Москвы. Хоть барский дом и хозпостройки все пришли

в негодность, энергичного Брюса сие обстоятельство не смущало. Он все

перестроил по-своему, на современный лад, в европейском стиле. И главный

усадебный дом, и парк. Ему не нужны архитекторы, ему нужны покой и

секретность.

Надо сказать, что подобная по замыслу и стилю, но небольшого размера

дача у него уже была. Близ Финского залива. Теперь он построил усадьбу,

достойную фельдмаршала... И ученого-оккультиста, с сетью подземных ходов,

тянущихся аж до озера.

Ах, жена, ах, Марфуша... не уберег, не смог помочь... Брюс был в эти

дни, когда Марфа Андреевна заболела и вдруг скончалась, на Финской даче. На

этой даче он много лет тайно хранил забальзамированные особым образом, по

его методике, тела двух любимых дочек, умерших в детстве. Но умерших для

всех, в обыденном смысле, а для него, алхимика Брюса, уснувших до времени.

Он уже нашел, нашел у тех же Авиценны, Парацельса и других гениев

медицины древности и средневековья новый, надежнее прежнего рецепт

оживления, но не был уверен. Не был уверен, так как и прежний метод, и новый

были разработаны и опробованы (и им тоже!) на собаках и людях, хоть и

старых, совершенно одряхлевших, но живых. А тогда, в апреле одна тысяча

семьсот двадцать восьмого года, ему нужно, крайне важно было быть на даче и

вместе с лекарем Иоганном, присматривающим за телами, да и всем

34

хозяйством, собирать апрельскую росу. Но что-то мешало ему сделать

операцию, и он вернулся в Глинки. Ехал он от Петербурга до Москвы с

хорошими мыслями, что вот готов, совсем уже готов его новый дом, любимое

детище - усадьба, и будут они с Марфой там жить дружно и счастливо. Мысли

были хорошими, а на подъезде к Москве заныло сердце. Почувствовало утрату.

Её, жены, уже нет на земле четвертый день, она в земле, а накануне были

третины. Гонца, мужика местного, сразу послали за Брюсом, да где-то

разминулись. Яков Вилимович весь день пробыл на могиле, казнился, винил

себя. Но поделать уже ничего не мог. Нет! Нет! Его пронзила мысль: "Это

судьба взяла с него Плату за спасение, возрождение двух других жизней,

дочерей". Он будто услышал голос жены из могилы: "Езжай! Спасай!

Умоляю!"

Как подброшенный, вскочил он в коляску и менее чем за двое суток

доехал до дачи. Опешившему Иоганну велел готовить инструменты.

Каждую из дочек требуется прооперировать в течение не более получаса.

Серьезной операции на сердце с одновременным вскрытием черепной коробки