оптимизма, ни радости, ни ощущения счастья не прибережёшь на черный

день... Таяние чувств. Этого, дорогой, и следовало ожидать. Но что она искала,

чего ждала? И не в тебе дело, ты, может, и хорош, но такой... звезде, как Таня

позволительно ослепить многих. А ты не мог убеждать... Эх, ты, дипломат

хр...! Она же умела "держать удар" как та крепость в Пуэрто-Рико, где мы,

счастливые, не могли нацеловаться..."

Таня, Танечка... Глеб вообразил их жизнь и связь с женой, как часы с

маятником. Она - маятник, он - стрелки. Она - инициатор, но все более и более

неожиданно большой становится амплитуда маятника, неровной... затем "всё

вразнос..." Эту "болтанку" не выдерживают стрелки, они не понимают, что

происходит... Маятник оторвался, стрелки сбились, и потерялось время.

74

– - 7 --

Идти на обед в курортный ресторан, общаться с соседями по столу,

обсуждая болячки и процедуры, Глебу сегодня не захотелось, и он отправился в

местный ресторан, что находился на крутом пригорке, имел хороший

ландшафтный обзор и был любим Глебом. Но вот зачем он заказал и съел

"Печено вепрево колено"? Конечно, люди любят заедать стрессы, тревоги и

сомнения жирным, сладким и мучным. Но печень этого не любит. И когда

Всеволожский добрался до кровати и лег насладиться послеобеденным сном,

эта свиная рулька по-чешски отомстила ему "не по-детски". Всё-таки через

полчаса желудочного протеста он тяжело задремал, и сон, коротко

приснившийся ему, был опять (опять!) несладким. И снились огромные часы, и

будто они с Моной вращают стрелки-мечи, и эти мечи, скрещиваясь, нечаянно

отрубают Глебу кисть...

Вечером он поехал к Моне. Хозяйка была в добром расположении духа.

Это Всеволожский отметил и по накрашенным губкам, и по маникюру и

педикюру, и по красиво подведенным глазам. А главное - была весела и

разговорчива.

– Прекрасно выглядите, Мона - с удовольствием заметил Мужчина.

– Спасибо. Считайте актом доверия вам. И расположенности. Но я люблю

менять внешность и... впрочем, чуть позже.

Что-то придумала. И точно, когда они вошли в дом, женщина попросила

гостя через десять минут зайти в кабинет. А когда он вошел, то увидел

следующую впечатляющую картину. За письменным столом сидел мужчина в

камзоле и парике. Стоп! Да это же граф Яков Брюс! Тот же высокий, выпуклый,

гладкий лоб, со складкой на переносице. Тот же заостренный большой нос,

тонкие губы. Те же широко расставленные, большие, навыкате светлые глаза.

Губы покривились в ироничной улыбке, и "граф" поставил рядом на столе

большой свой портрет, который Глеб и видел в книжках о Брюсе. Одно лицо и

в чертах, и в выражении, и в энергетике. Человека и картины. Дочери и отца!

75

– Вы не перестаёте вводить меня в шок!
– покачал головой Глеб

Сергеевич.

– Вы же желаете доказательств. Ведь правда?
– усмехнулась дочь Якова.

– Потерпим... И, положим, не я, другие...

– Не продолжайте. Вы ведь там, в России, не можете и не хотите уже

найти настоящую могилу отца, его останки. И, значит, материала для

генетической экспертизы не может быть... Действительно, где захоронен? В

Сухаревой башне? Её уже нет. В Глинках, в подвалах? У старой немецкой

кирхи? Нет сейчас этой кирхи в немецкой слободе. Друг отца Василий Татищев

в воспоминаниях говорит, что верный слуга Никита не разрешил открыть

крышку гроба (мол, это воля графа), затем долго не хоронили... гроб простоял

почти месяц. Покойный не оставил завещания, где его похоронить и Василий

решил "погребение учинить в любимой Брюсом Москве, в любимой слободе, у

кирхи... с надлежащими рангу и титулам почестями". Да, я знаю, что когда в

одна тысяча девятьсот двадцать девятом году сносили кирху, нашли

захоронение... Одежды фельдмаршала: золотом шитый парчовый кафтан,

камзол... На кафтане звезда к Ордену Андрея Первозванного. Вещи