Шрифт:
– Он любил свою жену, – мягко ответил Ноэль. – Она его опорочила, а ему так и не удалось встретиться лицом к лицу со своим соперником.
– Не удалось, потому что не хотел его найти! – гневно взорвался Д'Отремон.
– Может быть, тот смог хорошо спрятаться…
– Думаете, он был трусом?
– Нет, конечно, я так не думаю. Несомненно, он мог противостоять всему, за исключением скандала. К тому же у него были другие серьезные обязательства, и Джина Бертолоци знала это. Он был женат, супруга вот-вот должна была родить ребенка. Я не виню того мужчину, друг Д'Отремон. Это грехи мужчины. Гораздо более тяжелым грехом мне кажется не прийти на зов умирающего.
– Хватит, Ноэль! Я поеду.
– Наконец-то! Извините, что так настаиваю. Я вас немного знаю, друг Д'Отремон, и знаю, что есть вещи, которых вы никогда себе не простите.
– В таком случае, вы извинитесь за меня перед губернатором?
– С искренним желанием, друг мой.
– Тогда идите, – и тут Д'Отремон воскликнул: – Минутку!
– Не нужно напоминать о деликатности дела, – с пониманием отозвался Ноэль. – Это… моя обязанность, друг Д'Отремон.
2.
Буря стихла. Море почти успокоилось; свежий прохладный ветер, прибывший вместе с рассветом, разогнал тучи.
Ветхая лодка, выдержавшая бурю, застряла в глубокой расщелине, высеченной из скалы ударами волн. Мальчонка снова прыгнул в воду, чтобы осторожно вытащить ее на землю и не повредить. Затем огрубевшие от непогоды босые ноги вскарабкались по острым камням большого утеса сначала с кошачьей гибкостью, потом медленнее, как будто туда не хотели. На вершине скалы они будто налились свинцом, останавливались каждую минуту, медлили, словно хотели уйти в другом направлении, и наконец, добрались до дверной пустоты, у входа в жалкую хижину – единственному человеческому жилищу на Мысе Дьявола.
Больной злобно спросил:
– Кто там?
– Это я, Хуан.
– Хуан Дьявол!
Лихорадочным усилием с убогой постели приподнялся человек в грязных лохмотьях, похожий на скелет: кожа да кости, впалые щеки, грязные, спутанные волосы и заросшая борода, рот, перекошенный от боли. Он бы внушал глубокое сострадание, если бы не горящий, смелый, яростный взгляд, и слова, отягощенные ненавистью и желчью.
– А где пес, за которым я тебя послал? Пришел с тобой? Где он? Где проклятый Франсиско Д'Отремон? Беги, позови его! Скажи, чтобы пришел, мне осталось совсем немного!
– Он не приехал со мной, – начал оправдываться мальчик.
– Нет? Почему? Ты ослушался, проклятый? Не поехал к нему домой? Сейчас узнаешь…
Он попытался встать, но бессильно упал, истощенный, с остекленевшими глазами. Мальчик неторопливо приближался к нему, со странным выражением в гордых глазах, и подтвердил:
– Да, я прибыл к нему домой.
– И отдал письмо?
– Да, сеньор, прямо в руки.
– И он не приехал после того, как прочел?
– Он не читал его. Сказал, что не знает никакого Бертолоци.
– Этот пес так сказал?
– Он уехал в карете на праздник, где его ждали.
– Проклятый! А ты что сделал? Как поступил?
– Что я мог поделать? Ничего.
– Ничего… Ничего! Ты знаешь, что я на пороге смерти, и мне нужно, чтобы он пришел, а сам ничего не делаешь! Ты такой уродился!
– Но отец! – взмолился мальчик.
– Я тебе не отец! Сколько раз я тебе говорил? Я не твой отец. Когда эта проклятая вернулась и просила помощи, то уже держала тебя на руках. Ты не мой сын! Если бы она обманула и еще украла сына, я бы ее убил. Но нет, она вернулась с сыном от другого, от этого негодяя… С тобой!
– С сыном кого?
– Кого? Кого? Хочешь знать? Для этого я и послал тебя за ним. Ты сын того, кто поехал в карете на праздник, а я лежу при смерти. Он забрал и украл у меня все, а в довесок дал еще и тебя.
– Не понимаю, не понимаю!
– Так пойми же! Этот сеньор, который повернулся к тебе спиной, и сказал, что не знает меня, твой отец!
– Мой отец… Мой отец? – пробормотал изумленный мальчик.
– Не беспокойся, он уже не узнает о тебе. Какая мерзость!
– Сеньор Бертолоци, повторите. Мой отец? Вы сказали, мой отец…?
– Твой отец Франсиско Д'Отремон. Скажи всем, кричи об этом везде! Твой отец Франсиско Д'Отремон. Своим несчастьем ты обязан ему. Обязан нищетой, стыдом, наготой, голодом, оскорблением, которое бросят тебе в лицо, когда вырастешь, потому что он опозорил твою мать! Всем этим ты обязан ему. Я зову его, потому что умираю, ведь ты останешься один, а ему нужно на праздник… – он зарыдал, и уже ласковей произнес, – Хуан, Хуан, сын мой!
– Сеньор!
– Ненавижу тебя, потому что ты его сын, но ты можешь смыть позорное пятно. Когда вырастешь, найди Франсиско Д'Отремона и сделай то, на что мне не хватило смелости: убей его. Убей! – и, словно в этих словах был последний вздох, он упал без сознания на пол.