– Насколько я понимаю, речь о вашей невесте?

– Да, это так.
– Довольно сухо отвечал его милость.

– Но. зачем вы вчера подарили мне цветы? Зачем сейчас говорили о моём имени так. Разве так можно?

Конечно, я тут же замолчала. Ранее утро и непривычная растерянность - единственное оправдание моей несдержанности, независимо от того, насколько некрасивым было поведение милорда. Слышать от молодых людей комплименты мне приходится не впервые, но раньше они ничуть не трогали - такие же пустые слова, как замечания о текущей погоде. Почему же от него я принимала знаки внимания иначе, с трепетом, как настоящую ценность? Почему я сразу не вспомнила о существовании мисс Олизет?

– Простите меня, Ильза.

В его коротких словах, вернее, в тоне, было так много невысказанного! Сожаление и непоколебимая твёрдость, извинение и даже, как будто, прощание.

Он сделал шаг назад и его лицо исказилось в гримасе, словно шаг отдался болью.

– Простите меня. Я не должен был поступать так, как поступил. Вы так побледнели, вы сердиты, вы имеете на это полное право! Я связан обязательствами, которые не дают мне никакого права вести себя подобным образом с другой леди. Возможно, меня немного оправдывает моя болезнь, после которой я не сразу вспоминаю обстоятельства своей жизни. Несколько часов я прихожу в себя, а то и несколько дней, и только тогда. впрочем, вам неинтересно. Простите, мисс Ильза, я поступил дурно. Если вы услышали в моих словах намёк на привязанность, которая превышает родственную, я буду думать б этом обстоятельстве со стыдом и раскаянием. Я заслуживаю вашего осуждения и могу только извиняться и клятвенно обещать, что больше подобного не повторится.

Он поклонился, резко вскочил на коня и уехал прочь.

Не интересно? Мне было очень даже интересно, но не могла же я броситься следом и потребовать подробного отчёта о ходе болезни?

Получается, он не помнит своих приступов и что делал в это время?

Получается. он больше никогда не скажет мне ничего приятного?

О последнем я постаралась больше не думать.

Завтрак прошёл в одиночестве, чему я была только рада, потому что мне требовалось вернуть себе самообладание и распрощаться с иллюзиями. К обеду прибудут гости и их должна встретить настоящая родственница графа, хозяйка дома, пусть и временная. Настоящая хозяйка не трепещет, как лист на ветру, её губы не дрожат, а голос командный, как у генерала!

Обладая только обрывочными сведениями о состоянии дел в хозяйстве, сложно, конечно, играть роль хозяйки. Впрочем, разве это самая большая моя беда?

Позавтракав, я вернулась в комнату, чтобы погладить Тифея. Ужасно захотелось ощутить тёплую мурчащую тяжесть на коленях и поводить ладонью по гладкой шерсти. Кажется, я начинала понимать тётушку, которая дня не могла провести, не отдавшись этому занятию.

В комнате меня застал Мариус.

– Мисс Ильза?

– Мариус! Входи.

Он закрыл за собой дверь, убедился, что не осталось щели, и подошёл так близко, что я почувствовала запах перечной мяты, которой обрабатывают помещения, чтобы отпугивать мышей. Думаю, винный погреб теперь в полной безопасности!

– Добрый день, Мариус. Как твои дела? Присядь.

– Всё хорошо, мисс.

Сесть он отказался, а я не стала настаивать. Однако, судя по рукам, которым он никак не мог найти применения, Мариус волновался.

– Ты пришёл о чём-то рассказать?

– Да, мисс Ильза. Не хотел вас пугать, но молчать нельзя.

– Не бойся, я не испугаюсь. Тем более, зная опасность, её всегда легче избежать, чем оставаясь в неведении. Что ты хотел сказать?

– Вы, конечно, правы насчёт опасности. Так вот. Вам известно о болезни графа Дабхиса? О том, что иногда с ним случаются необъяснимые, крайне болезненные припадки, от которых милорд очень страдает?

– Я знаю про приступы. Но о том, что они болезненны, не слышала.

– Донер сказал, у него сердце кровью обливается, когда это начинается в очередной раз. Чем только он не пытался помочь -бесполезно, нипочём не получается облегчить состояние хозяина. Теперь он потерял надежду, просто запирает милорда в четырёх стенах и ждёт, пока тот снова не начинает говорить по-человечески.

– А во время приступов он как говорит?

– Вообще не говорит. Донер признался, что научился определять приближение приступа по внезапному молчанию, по крепко сжатым, скрипящим зубам и побелевшему лицу господина. Потом хозяин весь словно превращается в пружину, которая никак не может разогнуться, и тут нужно быстрее уходить и закрывать дверь. Однажды Донер замешкался - и хозяин его ударил.

– Ударил?!
– Невольно воскликнула я.
– Это возмутительно!

– Донер не жалуется, мисс. Ильза. Он обожает хозяина и уверен, что сам виноват. Нельзя ругать тигра, который загрыз человека, если человек сам к нему подошёл и дёргал за хвост.

– Не думала, что его милость способен ударить слугу, как бы там ни было, он не животное!

– В состоянии приступа его разум перестаёт быть разумом способного мыслить человека. Но я хотел рассказать не о том. Поведение во время приступа можно объяснить тем, что хозяин не понимает, что делает и Донер сам подошёл к нему, пытаясь поднять и отвести в спальню. Но я не могу объяснить другого случая, о котором узнал.

– Говори же, Мариус.

– В тот раз, когда графу сообщили об обрушении башни. он засмеялся.

– Что?

– Захохотал, как безумец. Его глаза сверкали такой радостью, что Донер просто онемел и не знал, как поступить дальше. Слова хозяина звучали так: «Это не может не радовать, мы на верном пути, желания рано или поздно исполнятся, уверен»! и благодушное, хотя и крайне нервозное настроение, которое сопровождало его милость весь тот день, подтверждают, что он был доволен случившимся.