– Я умоляю тебя, Витенька. Вот ты придёшь к ней, что ты скажешь?

– А я ей скажу, чтобы она не падала духом. Что наша семья, ты мама, вместе с папой, поддержите её, и, если ей с ребёнком некуда будет деться, вы возьмёте жить к себе. На первое время, пока она не определиться в жизни. Может за это время взыграет совесть у настоящих бабушек и дедушек. Нельзя человека оставлять в беде, не по человечески это, не по-людски.

. . . . . .

– За чем ты пришёл? Зачем ты принёс эти цветы? Ты шёл со цветами через всё село и люди всё это видели.

''Опять эти люди''. Он посмотрел на Раечку. В глазах боль, растерянность, обречённость.

Раечка стояла по ту сторону окна, в простом, застиранном, не по размеру большом, больничном халате.

– Теперь он уже никогда не придёт. Он же гордый! Ты хоть понимаешь, что ты наделал?

''Тогда зачем он тебе такой?'' - хотел крикнуть Витька, но не посмел. Он укладывал гладиолусы на узкую железку слива под окном со сколупывающейся старой краской, а цветы все не вмещались и падали, падали на землю.

– Я пришёл сказать тебе, что ты не одна в этом мире. Завтра я ухожу в армию. Может случиться так, что к тебе придёт моя мама. Не торопись отказываться от её предложения, это ты всегда успеешь сделать. Пройдёт время и жизнь всё расставит по своим местам!

. . . . .

– Какое же чудовище я породил!
– Григорий Алов неверным шагом подошёл к дивану, тяжело, надрывисто дыша, как загнанный конь, сел, откинулся на спинку, расстегнул верхние пуговицы рубашки и принялся растирать рукой левую сторону груди.
– До чего дожиться, людям стыдно в глаза смотреть. От одного позора не отошёл, когда мужики вместо ветоши предлагали порубленные куски сыновьего костюма, и, -на тебе, новый! Ну, чего молчишь?
– исподлобья посмотрел он на сына.

Серёжка стоял, опустив голову.

– И всё ты-ы!
– Григорий метнул грозный взгляд на жену.
– Серёженька, съешь этот кусочек, не трогайте ребёнка, он ещё маленький, не мешайте, мальчик устал, ему надо отдохнуть. Не успел прибежать домой в одних трусах, она ему обновки! Брешет, пару раз в моих обносках сходил бы в школу, небось, головой своей подумал...

...
– Голову не трожь!
– закричала жена, оборвав мужа, - мальчик в институт поступил, сколько одноклассников вон ни с чем повозвращались?

– А с дитём как быть, а с девчонкой обманутой?

– А почему сразу он? Ты вон у Михалкиных сына спроси, с какого перепугу он в роддом с охапкой цветов прибежал?

– У вас ''было''?
– строго посмотрел на сына Григорий.

– У неё и до меня было, - не поднимая головы, буркнул Серёжка.

– Вот видишь, всплеснула жена руками, а ты скорее на сына своего нападать.

– Вот только потому, что у тебя с ней ''было'', ты пойдешь, и принесёшь сюда своего ребёнка. Ты меня понял?

– Никуда он не пойдёт!
– мать подбежала к сыну, раскинула в сторону руки, как бы загораживая его от отца.

– Тогда я пойду сам!
– Григорий Алов, опираясь рукой на облучок дивана попытался подняться, но ноги его подкосились, и он, заваливаясь назад, и, как подкошенный, рухнул на диван.

. . . . .

Ночное море умиротворённо плескалось у ног. Волны с таинственным шорохом ласкали скалистый берег и с таким же шорохом отступали от него. Виктор неожиданно наклонился, всматриваясь в мелкую россыпь морских брызг, потом встал, подошёл к самому краю выступа, присел. Зачерпнув сгорбленной ладонью морскую воду, он расплескал её лёгким взмахом руки и увидел, россыпь искорок, чем-то напоминающих бенгальские огни, только более насыщенных, разных цветов и оттенков, зачарованно выдохнул:

– Море живое. Оно светится!

– Планктон, - пояснила Раиса, - живые микроорганизмы, мы к этому привыкли.
– И тут же попросила.
– Присядь.

Виктор вернулся на каменную лавку.

– Обиделся, что я приняла тебя за бомжа?

– И не подумал даже, - усмехнулся Виктор.
– Я ещё бы посмотрел на тебя, какой бы стала ты, окажись в этой экспедиции. Представляешь, раскалённые пески и палящее солнце. И куда не бросишь взгляд, глазу не за что зацепиться. Так что по факту, ты права, жили, как настоящие бомжи.

– Нефть-то хоть нашли?

– Да она там есть, наша задача была определить насыщенность нефтяных пластов, т.е, сколько её?

– А я сежу и думаю, бомж, а курит дорогие сигареты. На какие только шиши приобрёл? Не иначе, как стибрил пачку под шумок.

– Вот видишь, какого ты плохого мнения обо мне.

– Не обижайся, Витенька, можно я тебя так буду называть?

– Так ко мне мама обращалась когда-то, царствие ей небесное.

– Святая женщина была твоя мама. Никогда не забуду, как она впервые обратилась ко мне. Она так и сказала - доченька! Я такого обращения от матери родной не слыхала, всё ироды, да ироды. И сразу прониклась к ней доверием. Витенька, я сейчас спросить хочу, но боюсь тебя снова обидеть. Ты хоть знаешь, что ты своим родителям не родной сын?