— Я помогу, — вызвался будущий священник и бережно поставил её на ноги, шепнув: «Прости».

— Стрелять в неё тоже ты будешь.

— Нет, я не могу!

— Это приказ твоего командира. Ты знал, на что идёшь, когда вступал в сопротивление.

Если бы она не была наполовину сломлена, она бы сказала: «Хватит играть на чужих чувствах!»

— Я думал, что буду стрелять в захватчиков, а не в безоружных девушек.

— Перед тобой преступница, враг нашей страны! Немец, которого она приютила, стрелял в наших ребят. Наших ребят, ты понимаешь?!

Он кричал что-то ещё, брызжа слюной, но Азмария его уже не слушала. Она думала о Хансе-Луи. «Так вот почему он избегал сближения с французами. Он боялся, что кто-то станет ему близок, а потом придётся его убить».

Пьер целился в неё, но сейчас девушку куда больше волновал горы и мир, который она видела в последний раз. Каким же прекрасным он был, несмотря на бедствия, что его сотрясали!

— Подождите, — её голос не дрогнул при обращении к Жаку. — Я кое-что забыла.

Она сняла с шеи часа и обмотала их вокруг левой кисти. Остановившееся металлическое сердце легло в её ладонь.

— Теперь готова?

Азмария кивнула и впервые с тех пор, как её били, осмелилась взглянуть французскому командиру в глаза. Перед ней был усталый, потрёпанный суровой реальностью человек, не демон. Она почувствовала, что крошечная, жгучая как укус пчелы обида отступает.

— Ну, что ты медлишь? Стреляй!

Её взгляд сконцентрировался на часах в своей руке.

— Не могу я, не мо-гу!

— Дай сюда.

Грянул выстрел, и в её груди расцвёл закат, пламенный взрывом выжигая все внутренности. Кажется, она упала. Свет стремительно угасал, и в круговерти бликов над ней клонились призрачные девушка и мальчик. «Розетта, Хроно, вы всё-таки пришли!»

Захватившие дом немцы в одной из комнат обнаружили два мёртвых тела — солдата, которого считали своим, и неизвестную молодую монахиню.

***

Над Хансом-Луи нависал бугристый потолок снежной пещеры. На улице выл ветер, будто оплакивая кого-то. Через темную дыру входа просматривались звёзды, скрытые полупрозрачным покрывалом — кружащимся в воздухе снегом.

Дыхание превращалось в пар, но в спальном мешке было тепло. Рядом спал Аншель. То ли из-за того, что мешок обхватывал его как кокон, то ли из-за освещения он казался совсем младенцем. Правда, лик у него был не по-детски грустным.

Мужчина сжал в кулак заледеневшие пальцы. Одну из стен пещеры он вылепил из влажного снега, чтобы возвести преграду для сквозняка. Разводить огонь было опасно: Ханс-Луи боялся, что их найдут. Свои или французы — всё равно! Ещё неизвестно, кто хуже.

«Но мы продвинулись дальше, чем я рассчитывал».

Они шли целый день. В какой-то момент мальчик перестал плакать, и мужчина решил, что он смирился, но на одном из привалов им словно завладела злая сила. Он пнул Луи под колено и побежал назад, а когда тот ухватил его за плечо, извернулся и укусил его в руку. Мужчина на мгновение замер, разглядывая свою ладонь. Его поразил не сероватый отпечаток чужих зубов на коже, а ненависть, с которой ребёнок от него отбивался.

Опомнившись, он догнал Аншеля и остановил его одним резким рывком за капюшон.

— Стой, куда ты! Ведь погибнешь!

— Отпусти меня, убийца, нацист проклятый! — он дёрнулся, как рыбка на крючке. — Дурак, я Азмарию спасать иду! Ты специально её там остави-ил! — на последнем слове он разревелся, и этот крик эхом пронёсся по горам.

Луи поёжился: у него возникло ощущение, будто некто невидимый наблюдает за ними с высокого серого неба. «Что это я? В наших лагерях рыдают тысячи еврейских ребятишек, но разве Он обратил свой взор хоть на одного? Если бы Он по-настоящему видел, что происходит в мире, что сегодня произошло… И как у них рука поднялась стрелять в Азмарию?»

— Пойми, мы не можем вернуться. Дома, в котором ты жил, уже нет, — он хотел добавить: «Как, наверное, нет и Азмарии», но спазм сжал ему горло.

— Мы? А с чего ты взял, что я хочу идти с тобой? Я пойду один.

— Тогда ты умрёшь. В горах не всякий взрослый выживет. Тем более в одиночку. Без меня ты обречён, — ребёнок ещё больше насупился, и Луи понял, что надо менять тактику. — Послушай, Аншель, Азмария хотела, чтобы ты жил. Это единственное, что ты… что мы можем для неё сделать.

«А ведь он в чём-то прав, — подумал мужчина. — Если бы я не задержался в их доме, она бы не пострадала. Если бы не проголосовал за партию Гитлера, то, возможно, он бы не пришёл к власти. Если бы беспокоился о судьбе всех евреев, а не только за своих друзей, то и друзья были бы живы… Как много накопилось этих но».

В первые часы после пробуждения он и в самом деле хотел побыстрее уйти, ему было стыдно за свои слёзы, но потом он задумался, есть ли смысл возвращаться в роту. В политике нового правительства он разочаровался, воевать не хотел, да и шанс доказать, что не предатель, упустил: «Кто знает, что в голове у нашего гауптмана, но, видимо, он рассуждает так: если ушёл и с концами, то предатель, перебежчик к французам».