Кречет пригибался к рулю, горбился, зорко вглядываясь вперед. Краем глаза заметил, что щегольской роллер Эллаэ, выкрашенный в белый и голубой, с хромированием, как и тот первый, поравнялся с ним. Ветра почти игриво толкнули в спину, заставив глухо зарычать. Да когда же он угомонится? Врезать хотелось до кровавых пятен перед глазами. Не убить — просто впечатать кулак в вечно улыбающееся лицо, раскровянить губы, чтобы эта невнятная серость окрасилась хоть одним ярким цветом.

Он вывернул руль, заставив Эллаэ притереться к самым деревьям, притормозить. Тот вскинул белесые брови, останавливая роллер. А больше ничего и не успел, ни спросить, ни даже ногу через седло перекинуть. Кречет сдернул его с роллера, как разъяренный охотничий акмену — зазевавшуюся ящерицу с камня.

— Да сколько можно?! — голос хрипел и срывался на яростный клекот. — Держи свои ветра при себе, урод, или я их тебе в глотку затолкаю!

Удэши смотрел в глаза бестрепетно и даже слегка улыбался.

— Успокойся, Кречет, чего ты с утра пораньше?

Терпение Кречета лопнуло с тонким звоном — или это от злости в ушах зазвенело, когда Эллаэ потянулся ближе, так что облачко пара от его дыхания согрело губы.

Он просто рванул вперед, дернул на себя, наклоняя голову, врезаясь лбом. Надеялся, что сломает нос — это привнесло бы в невыразительное лицо удэши хоть какой-то яркий штрих. Надеялся, что ревущему внутри пламени этого хватит, этого хруста и вскрика, того, как отшвырнул от себя, впечатывая спиной в ближайшее дерево. За плечами разворачивались огненные крылья, по пальцам скользили всполохи, готовые сложиться в когти. Он почти с ненавистью уставился на удэши, почти ждал: ну, бросься! Перестань быть серой тряпкой!

Эллаэ поднимался с взрытого падением снега, и усмехался окровавленными губами. А потом прянул вперед, впечатал кулак под дых, подбил под колено, швырнув в сугроб. Но Кречет был слишком зол, чтобы это его охладило. Нет, только взъярило еще сильнее, и снег зашипел, испаряясь от соприкосновения с огненными крыльями.

— Ну, иди, птичка, иди, — переменчивые глаза Эллаэ потемнели, стали почти фиолетовыми — как грозовые тучи. Это странно раззадорило, прибавило жару. Красная кровь, темные глаза. Уже две яркие детали. И насмешливое «птичка», отозвавшееся в памяти кошачьим мяуканьем.

Кречет бросился вперед. Умел драться, умел убивать, но тут не хотел. Как в детстве — отмутузить, выпустить пар, наставить синяков и только, потом хвастаться, кому больше прилетело. Через минуту между деревьев катался сцепившийся рычащий клубок. Тумаков не жалели ни Кречет, ни Эллаэ, разве что удэши все же сдерживался, потому что он как раз прекрасно понимал: ударь в полную силу — и убьет, и останется только в Стихию уйти, потому что как сможет потом посмотреть в глаза Эоне?

Раскатились в итоге, выдохшись окончательно. И вымокнув заодно: Кречет огня не жалел, снег растопил до голой земли, оба еще и в ней перемазались и теперь сидели, тяжело дыша и почти не зло глядя друг на друга. Потрогав рассеченную непонятно чем бровь, Кречет поморщился и почти мирно спросил:

— Зачем, чтоб тебя? Что ты ко мне постоянно липнешь?

— Замерз, — Эллаэ пожал одним плечом — вторым было больно двигать. — А ты горячий.

— Нашел печку… Вон у Керса огонька попроси!

— Керсу есть с кем гореть, Кречет, — удэши лизнул разбитую губу, посмотрел на такую же у огневика и невольно улыбнулся. — Меня ж что он, что Белый молниями размечут, вздумай я к ним третьим попроситься.

Кречет открыл рот, чтобы выдать очередную колкость… И закрыл, осознав, что ему только что сказали.

— Да ты… Да я… С ума сошел!

Все разом предстало в таком свете, что хотелось хохотать и ругаться одновременно. Чтобы вокруг него, как вокруг девушки вились? Только сейчас начало доходить, что все это могло значить — сам когда-то так за первой любовью бегал, вздыхая и покорно снося пинки и удары подвернувшейся книжкой по макушке. Только им сколько тогда было-то… Лет по десять?

— Давно уже, — согласно наклонил голову Эллаэ. — Когда увидел, как ты в молниях сгораешь — так и рехнулся.

— Крепко, видно, раз до сих пор не отпустило, — буркнул Кречет, поднимаясь на ноги. Огляделся, поискал уцелевшего снегу, приложил смачную горсть к лицу. В голове было звонко и пусто.

— Поехали, надо осмотреться, раз собрались, — наконец бросил он.

Удэши не стал возражать, тоже поднявшись и направившись к роллеру. Эллаэ понимал, что сейчас требовать конкретного ответа, какого-то решения, нельзя. Кречету придется переварить его слова, взвесить все, дозреть до согласия или отказа. Отступаться он не собирался, правду ведь сказал: когда решил, что Кречет погиб, не сумев понять, что тот горелый кусок мяса, что в итоге поймал ветрами, когда алмазное сердце Ворчуна лопнуло, еще жив, себя против осколков он поставил совершенно осознанно. И только милостью Стихий ему досталось алмазных клинков меньше, чем Янтору.

Кречет выжил. Понял, услышал. Значит, он подождет. Просто подождет, стараясь быть рядом, касаясь своими ветрами этого яркого ершистого пламени.

***

Эфар действовал на всех удивительно: умиротворяюще, очищающе… Или все дело было в Аэньяре, в том, что это именно он был той Живой Водой, которая смывала с измученных войной душ запекшуюся кровь, копоть и страх смерти? Эллаэ не знал, просто окунулся в покой Ривеньяры, позволил себе, своим ветрам на краткое время растечься по глади озер, начиная понимать Янтора, избравшего своей вотчиной Эфар и не думавшего даже менять его на что-то иное.