Они долго добирались сюда, несмотря на то, что Кречет рвался в Эфар всей душой, все как-то не срасталось. Сперва той зимой полыхнуло открытое противостояние «антимагов» и нэх, и северо-запад Ташертиса снова превратился в кипящий и бурлящий котел. Потом единым фронтом выступили удэши, нэх Аматана, Эфара и Ташертиса, безжалостно уничтожая противника, и к поздней осени удалось все же очистить эти земли. Но уехать просто так не получалось. Тогда на счету была каждая пара рук, каждая толика сил.

И вот — вырвались, преодолели расстояние, горы.

Эллаэ почти с ревностью смотрел, как меняется, разглаживается лицо Кречета, крепко, до боли, обнимающего побратима. Как тот успокаивающе касается его спины легкими движениями тонкопалой кисти — и под ними та обмякает, и весь Кречет обмякает, будто вынули острую спицу. Его будто омыло, окатило, гася и давая отдохнуть от невыносимо яростного горения. Было почти обидно: привыкнув к рвущемуся, ревущему пламени, Эллаэ теперь едва-едва замечал язычки над углями. Отчаянно хотелось дунуть, заставить их взметнуться вверх, снова заискрить…

Он сдержался. И впервые за долгое время оба ходили с чистыми лицами, без вечных синяков и ссадин, без непрекращающихся попыток ударить, задеть, сцепиться. Сдержался еще и потому, что заглянул в изменчивые глаза нехо анн-Теалья и прочел в них понимание и мягкую, незлобивую усмешку. Эона видел его насквозь, как и Кречета, и потихоньку разводил по разным углам, давая отдышаться от противостояния воль, подумать.

Эллаэ честно не лез. Стискивал зубы временами, когда хотелось подойти, коснуться, хоть краем ветров — и не лез. Смотрел со стороны, как Кречет смеется, качает головой, глядя на смущенную Кэлхо, гордо несущую отяжелевший живот, подначивает побратима, еще с трудом осознающего, что скоро станет отцом. Со стороны, едва заметным ветерком наблюдал, как эти двое ходят в горы, как бродят по развалинам замка под водопадом, как Эона гордо выводит перед Кречетом тонконогого годовалого жеребенка с половиной крови водяного коня.

И терпение было вознаграждено. Снова занявшееся пламя Кречета уже не было таким буйным и злым, оно мягким ореолом окутывало его, позволяя подумать и наконец дать ответ, которого Эллаэ ждал все это время.

— Меняйся, — сказал Кречет, прямо глядя ему в глаза. — Хочешь получить шанс — меняйся. Я знаю, вы, удэши, можете. Уж прости, но эта твоя рожа вызывает только желание подправить ее кулаком еще раз.

Эллаэ невольно коснулся носа, сломанного еще в ту, самую первую их драку. На память о ней осталась горбинка, делавшая его лицо, и без того не самое симпатичное, еще более неказистым.

Меняться Эллаэ… боялся. Это огненным и водным было просто: хоть по три раза на дню скачи из одной ипостаси в другую. Керс, вон, так и делал. Ну, не так часто, конечно, но в охотку превращался, особенно когда выдавалась передышка дольше чем на пару дней. Земляным тоже было проще, но они те еще тугодумы, и предпочитали сперва все взвесить, да и привыкали к одной ипостаси, как Акмал или Фарат. Их сложно было представить другими.

А ветреники… Им было проще всего, ведь ветер — он меняется постоянно, не может быть одинаковым все время, и от этого страшнее: потерять себя в этих изменениях. Может быть поэтому удэши ветра так редко вообще превращались, а их земные воплощения были почти статичны?

На кону стояло многое. Эллаэ смотрел в глаза человека, без которого, как понимал теперь, не мог — и медлил.

— Обещаешь? — тяжело вытолкнулось из горла.

— Дать шанс — да. Иначе у нас ничего не выйдет, я не Белый, — ответил Кречет, и пламя полыхнуло, подтверждая его слова.

Эллаэ кивнул — и ушел, только ветер донес негромкое, мягкое, плеснувшее теплой водой в спину:

— Ему нужно время, Кречет.

Все решила, как ни странно, встреча с женой Яра. Он столкнулся с нею во дворе, поймал теплый, исполненный какой-то внутренней силы взгляд — и замер, любуясь. Эта юная женщина не была нэх, но готовилась явить самое настоящее чудо. Чудо рождения новой жизни. В ней, маленькой, хрупкой, было столько несокрушимой уверенности в себе, в муже, в их разделенном на двоих мире… Она несла в руках кувшин парного молока — и протянула его Эллаэ с улыбкой, а он принял. Принял что-то большее, чем угощение. Уверенность? Спокойствие? Возможность сложить-таки нового себя?..

Он ушел в одну из башен замка тем же днем. Ушел, а вокруг нее взвились ветра, то затихая, то дуя так, что грозили выдрать из крыши все черепицы до единой. И, когда вышел, почему-то не удивился, увидев сидящего на зубце стены Кречета, нахохлившегося и терпеливо ждущего.

Удивило другое: почему-то на Кречета, когда тот спрыгнул с зубца, пришлось смотреть снизу вверх. И то, что бывшая по размеру куртка оказалась велика, и рукава то и дело сползали, закрывая кисти, а вот штаны жали в поясе и волочились по полу штанинами. Наверное, потому раздраженно зашипел, увидев, как неудержимо наползает на губы Кречета улыбка:

— Что?! Теперь-то что не так?!

— Ты такой… Такая… — тот замялся, стараясь не рассмеяться, а потом наконец подобрал слово: — Милая.

И тут же, спохватившись, как-то растерянно-детски:

— Идем, найдем тебе одежду. А то жуть просто!

— Да действительно жуть! — Эллаэ резко наклонилась, чтоб закатать хотя бы штанины — и взвизгнула, больше от негодования, чем чего-то иного, когда застежка предательски треснула и разошлась.

Тут уже Кречет не выдержал, заржал, но хоть не обидно, просто отпуская скопившееся напряжение.