– Я просто… Это всё немного вышло из-под контроля. Я не хотела завести всё так далеко, а потом остановить тебя. Я… я чувств…

– Всё в порядке, я же сказал. Просто… собирайся. Поезд отправляется через два часа. Я пойду… приму душ.

Он все еще избегал смотреть ей в лицо, и в животе у Гермионы все внутренности скрутило узлом, а она сомневалась: от звука ли его голоса или от того, что он, похоже, не мог на нее взглянуть. Вероятно, по обеим причинам сразу.

Она смотрела на его спину до тех пор, пока дверь в ванную комнату не закрылась, после чего спрятала лицо в ладонях, не зная, что ей сейчас делать: заплакать или поскорей собраться и убраться до того, как он выйдет. Как ни крути, она понятия не имела, как ей теперь быть.

День семьдесят девятый; 5:24

Поездка на поезде в Чехию была по меньшей мере неловкой. Такой же была дорога до отеля, вся последующая ночь, утро и переезд в другой город. Малфой вообще с ней не разговаривал, и лишь на границе с Германией Гермиона заметила, что он на нее посмотрел.

Она не то чтобы винила его за злость. Но ведь и сама затевала всё это не для того, чтобы его завести, а потом в последний момент передумать. Поцелуи не всегда ведут к сексу. Но судя по всему, именно его Малфою и было надо. Все эти объятия служили лишь прелюдией, да и сам секс не казался для него чем-то особенным.

Гермиона не спала с каждым мужчиной, которого целовала. Она поцеловала Малфоя потому, что ей этого хотелось, ей было хорошо, и она желала понять, каково это. Все последовавшие ласки стали результатом потери контроля. Что было закономерно – у них всегда были сложные, переменчивые отношения. Ей стоило предвидеть, что… что-то романтичное? Сексуальное? Что и тут ситуация изменится слишком быстро. Всё окажется жарче, тяжелее, чем могло бы быть. Такими уж они были людьми, особенно теперь, когда оказались связаны. Они оба умели заставить друг друга потерять контроль.

Гермиона была рада, что не переспала с ним. В конце концов, о каких отношениях с Малфоем может идти речь? Стал бы он относиться к ней по-прежнему после того, как они бы удовлетворили свои потребности? Она бы не смогла этого выдержать. У нее бы не получилось. Гермиона была слишком эмоциональна и привязывалась к людям, к которым испытывала симпатию, не говоря уже о мужчинах, с которыми спала. Она не могла отделить постель от чувств.

Малфой же умел дистанцироваться отлично. Возможно, он бы повёл себя так, словно между ними ничего не произошло, или еще хуже – как-нибудь ее оскорбил. И она бы осталась наедине со своими чувствами и мерзким послевкусием совершенной ошибки. Доведи они тогда дело до конца, ничего хорошего бы не вышло.

Сложно было сказать, действительно ли Малфой злился. Он не хмурился, не усмехался, не сжимал челюсти, не утыкался во что-то взглядом. Он был пассивен. Пребывал в одном из своих странных состояний. Возможно, ему тоже было некомфортно, и он не знал, как вести себя после События – именно так Гермиона окрестила произошедшее, ведь она всему давала названия.

Она не знала. А по Малфою ничего нельзя было понять. Это была одна из пяти вещей, которые бесили в нем больше всего. Первым номером стояла его привлекательность, будь она неладна. Подправь ему кто-нибудь лицо, и проблема Гермионы была бы решена. В известной степени. Но нет, и это мучило ее, как болезнь, что все сильнее овладевала организмом. Его прическа по утрам, злобный прищур глаз, его пальцы и кривая улыбка. И всё становилось только хуже, пока Гермиона совсем не пала жертвой этой напасти. Она считала его сексуальным, когда он сердился. Полагала, что Малфой выглядит великолепно, когда задумывался. Думала, что он красив, когда спит. И это было какое-то больное, извращенное, неправильное чувство. Что-то, от чего у нее мутилось в голове. Симпатия к Малфою была сродни тычку в глаз самому себе. Такие же ослепляющие и болезненные ощущения, которые не сразу осознаешь.

День восемьдесят первый; 21:07

Малфой ушел из комнаты, когда еще не было четырёх, и вернулся только после девяти вечера. И все это время Гермиона ждала его, чтобы поесть, потому как пустой желудок настойчиво о себе напоминал. До семи часов она терпеливо ждала, к восьми начала злиться, а к девяти была в бешенстве.

Когда он наконец появился в дверях, она была готова забыть о том, что все последние дни он ее игнорировал, но четыре раза осмотрев Малфоя, поняла, что тот не принес с собой никакой еды. Не поверив глазам, Гермиона старалась справиться со злостью – и в этом Малфою везло.

– Ты ничего не принес? – невольно спросила она, и это были первые слова, которые один из них сказал другому за последние пять дней.

Малфой чуть вздрогнул и поднял голову от шнурков, которые как раз начал развязывать.

– Нет…

– Я есть хочу, – для верности Гермиона указала на себя пальцем.

Она не просто хотела есть – она умирала от голода. И была готова отправиться на поиски Малфоя, разворошить комнату в поисках чего-нибудь съестного или спуститься вниз к стойке администратора и попытаться выпросить хотя бы крекеры.

Малфой выпрямился и с удивлением на нее посмотрел.

– Я же оставил тебе деньги.

Она моргнула, осмотрела комнату и заметила лежащие на столе банкноты. Кончики ее ушей стали пунцовыми.

– Ох.

Малфой выгнул бровь и продолжал сверлить Гермиону взглядом, пока та полностью не стушевалась, после чего начал стягивать ботинки. Поднявшись, она направилась к двери и надела свою обувь. Ничего, можно обойтись и без носков.

– Куда ты собралась?

Теперь уже она чуть не подпрыгнула от удивления, едва не врезавшись в угол тумбочки.