Теперь надо было уходить и пробиваться в ту далекую лесную деревню, куда он успел из осажденного Таллинна отправить жену и дочь. Он не знал, что с ними. Почта в осажденный город давно не приходила. Линия фронта причудливо шла по Эстонии, и трудно было понять, где теперь немцы, а где наши.

Он надеялся на туман. Но туман уже рассеялся. Только клочья дыма плыли над старинным городом, его башнями и тонкими изящными шпилями. Над ратушей, то возникая, то исчезая, призрачно и нереально, как наваждение, трепетал флаг со свастикой. Еще не веря своим глазам, он замедлил шаг и вдруг почувствовал, что кто-то толкнул его в плечо. Он обернулся, увидел знакомого эстонца и в первое мгновение даже обрадовался. Но тот смотрел на него без улыбки, и его правая щека как-то странно подергивалась.

– Ну, отработался? – тихо сказал эстонец и потом, срываясь на крик, вцепился ему в плечо. – Я тебе попомню сороковой год! Красная сволочь! Ты был с ними! Теперь они тебя не спасут! Пошли! Там тебе покажут, как надо жить!

Улица алхимиков кончилась. И как будто из небытия уснувшего средневековья и синих всполохов мерцающих реторт возникла фигура: высокая тулья офицерской фуражки, мундир, перетянутый в талии широким ремнем, начищенные до блеска щегольские сапоги. Он не мог разглядеть лица немца. Оно казалось ему стертым и размытым. Конвоир щелкнул позади Хранителя сапогами. Но немец не обратил на него внимания, вежливо поднес руку, затянутую в перчатку, к козырьку и сказал:

– Гутен таг.

Хранитель машинально ответил. Конвоир, стоявший сзади, от неожиданности стукнул прикладом о камень мощеной улицы. Он не знал немецкого, поэтому смысл дальнейшего разговора офицера с Хранителем не понял. Эстонец не понял и того, куда теперь направились эти двое. Но спросить не осмелился. Он уже знал, что новые хозяева не любили непонятливых. Но упускать свою жертву не собирался. Этого они тоже не любили. Поэтому он поплелся за Хранителем и немцем на почтительном расстоянии. И опять офицер не обратил внимания на следующего за ними по пятам невзрачного человека с винтовкой. Хранитель хорошо знал немецкий язык. Офицер спросил его о здании, где когда-то размещался Красный Крест. Хранитель сразу понял, что ему дается один единственный шанс. Шанс на спасение. Он хорошо знал это здание и помнил, что там был второй выход, через дворницкую. И если он не заколочен и этот оборотень не войдет в здание вместе с ними, тогда… Хранитель не очень верил в такую возможность. Слишком странно и непредвиденно она возникла. Он стал оживленно разговаривать с офицером. Шаги сзади становились все почтительней. В них уже не было тяжелой развязности, и Хранитель был почти уверен, что эстонец не войдет в здание. Однако ему самому необходимо было войти туда вместе с офицером. Под любым предлогом. Офицер был растроган предупредительностью незнакомого человека, который, отложив все свои дела, ведет офицера германской армии в нужное ему место. Разговаривая, он поворачивал к Хранителю лицо. Но оно оставалось по-прежнему смазанным и неопределенным. Как ни старался Хранитель разглядеть его черты, ему это так и не удалось. Потом он не раз будет ловить себя на этом странном и необъяснимом восприятии лиц фашистов. Конвоир в здание не вошел. Он остался терпеливо ждать у входа. Второй вход не был заколочен, и Хранитель ушел через него.

Он не пошел домой, зная, что его уже ищут. Второго шанса в таких делах никому не дают. Потом он сумел вырваться из города и уйти в ту далекую деревню, куда отправил семью еще в ином и непостижимом теперь времени. Свой второй шанс он получил там.

Лагерь для военнопленных возник в нескольких километрах от деревни три месяца спустя после появления там Хранителя. Жители видели, как по дороге, ведущей к стоящим за колючей проволокой баракам, каждую неделю вели колонны измученных оборванных людей. Их конвоировали солдаты в коротких зеленых шинелях, державшие на поводках откормленных матерых овчарок. Была уже зима, а многие пленные шли босиком по мерзлой земле и снегу. Хранитель знал, что это были советские солдаты и офицеры, попавшие в плен здесь, в Эстонии, при отступлении. Как с ними обращались, тоже было известно. Каждый день из лагеря вывозили трупы и сваливали в ров за лесом. Надо рвом кружились стаи черных сытых ворон. Их жадное бестолковое карканье разносилось по всей округе. По ночам был слышен вой и неистовый лай лагерных овчарок. Хранитель знал, что на землю пришла Война. Мастер предупреждал о ней задолго до ее начала. Мастер был одним из первых, кто понял в далеких Гималаях, какая страшная болезнь поразила Планету. Болезнь, которая пробуждает самое темное в людях и превращает их в нелюдей. Хранитель верил Мастеру и не сомневался в его предвидениях. Но когда он сталкивался с этой не-человечностью, то не раз ловил себя на мысли, что даже Мастер, несмотря на широкий ум и тончайшую интуицию, не смог бы предвидеть такого. Достаточно одного этого лагеря для военнопленных, чтобы понять, что такое не-люди, как бы они себя ни называли… До далекой лесной деревни доходили слухи о том, что творится на оккупированных землях. И самые страшные из них не были выдумкой. Хранитель был в этом уверен. В нем неодолимо росло убеждение в том, что всегда, во все времена человек должен противостоять нечеловеку. Как светлое всегда противостоит темному, а правда – лжи. Его выбор был сделан давно, когда он стал собирать материалы о Мастере и переписываться с ним. И поэтому, когда его зять однажды ночью сказал ему, что несколько человек в деревне связались с военнопленными и надо подготовить побег первой группы, он без колебаний согласился участвовать. Они тайком достали оружие. Это было трудно, но возможно. Темной дождливой ночью они вели первых трех беглецов туда, к реке, где их следы должны были исчезнуть. Хранитель сжимал в руках немецкий автомат и мучительно вспоминал, что надо сделать, если придется стрелять. Ему казалось, что он забыл самое важное и автомат не выстрелит, но все обошлось, пленных благополучно переправили через реку, и на том берегу все трое пожали Хранителю руку. Ладонь одного из них была неприятно потной и скользкой. Когда они возвращались, за лесом, где-то в стороне лагеря, раздался собачий лай. Погоня – понял Хранитель. Они все четверо еще долго петляли по лесу, стараясь сбить погоню со следа. Им это удалось. Помог дождь. Успокоившись, они вернулись в деревню. Через два дня им предстояло то же самое. Может быть, поэтому зять не отнес оружие в тайник, а спрятал у себя дома.

Под вечер на дороге, ведущей в деревню, раздался треск мотоциклов. Немцы рассыпались по деревне, прошивая автоматическими очередями настороженную тишину. Но никто из помогавших побегу не стал скрываться. Они думали, что это не за ними. Немцы иногда устраивали такие «инспекционные» наезды, а они еще не знали, что перешли линию фронта только двое, а третий, тот, у кого были потные ладони, попался и всех их предал. Он назвал их имена. Все, кроме имени Хранителя, которого знал лучше остальных. Хранитель видел, как вывели из дома его зятя. Рубашка на нем была разорвана, по лицу текла кровь. Автоматы, с которыми они шли через лес в эту ночь, нес немецкий солдат. Офицер в черном мундире кричал что-то громко и отрывисто. Смысл его слов до Хранителя не доходил. Но он понял, что их выдали, когда увидел, что офицер с солдатами направились в дом следующего участника побега.

– Уходи, – кто-то быстро зашептал рядом. – На том конце еще нет солдат. – Сосед махнул в направлении лагеря. «Потянуть время? – вяло подумал Хранитель. – Но ведь все равно найдут. Далеко не уйдешь».

– Уходи, уходи, – настойчиво раздалось еще раз. И он успел. Потом, когда он узнал, что никто из жителей деревни на допросе не назвал его имени, даже дети, как будто его и не было, он понял, что это был его второй шанс. Видимо, и шансы, несмотря на свою кажущуюся случайность, имеют какую-то странную закономерность.

Зятя расстреляли в тот же день. Когда все кончится и Хранитель будет навещать его могилу, одна неотступная мысль станет его всегда преследовать. Рядом с могилой – его место, и оно осталось пустым, потому что он получил шанс…

Он вернулся в Таллинн, как только город освободили, и вновь собрал архив Мастера. Небольшая часть погибла, остальное уцелело. В конторе «Союзпечати», где он снова начал работать, в грудах сгоревших книг и журналов он обнаружил открытки с репродукциями картин Мастера. Он отобрал те, на которых не было следов огня. Открытки легли на прилавки киосков вместе с первыми советскими газетами. Их быстро раскупили. Почему-то именно картины Мастера нужны были людям в городе, который столько вынес и выстрадал. В этих картинах жила Красота, созданная Человеком. Та Красота, которая исчезала там, где появлялась свастика на флагах и на нарукавных повязках. Через город шли советские войска. Усталые, измученные люди, только что вышедшие из боя и вновь в него вступающие. Но теперь бои гремели на Западе. На той земле, откуда поползла, опираясь на паучьи ноги, свастика. Он всматривался в глаза солдат и ему казалось, что огонь войны выжег их души. Но он ошибался. Он перестал так думать, когда в его конторе появились два офицера, почти мальчики, с глазами зрелых, много повидавших людей. Эти глаза не сочетались с юношескими лицами и, казалось, жили отдельно от них.

– Я видел в городе открытки, – сказал один из них, – но в киосках мы их не нашли. Не могли бы вы нам помочь? Они нам очень нужны.

Хранитель их не понял и предложил на выбор открытки, которые лежали у него на столе.

– Нет, не эти, – разочарованно вздохнул офицер. И назвал имя Мастера. Целых репродукций в конторе уже не было. Но они настаивали. Тогда он повел их туда, где среди груд погибших книг лежали полуобгоревшие открытки с именем Мастера. Офицеры присели на корточки и бережно стали перебирать их, стряхивая пепел. Их руки, привыкшие к железу и оружию, осторожно касались репродукций. Хранителю эта картина показалась символичной. Так оно и было. Офицеры отобрали десятка два открыток, расплатились и ушли. Хранитель долго смотрел в окно, им вслед. Теперь он отчетливо понимал, что свастика побеждена не только железом и оружием, а чем-то гораздо большим, что жило и билось в этих солдатах.