– Что ты задумал? – спросила я, уже зная ответ и втайне обмирая от того, насколько безумно было самой на него провоцировать.

– Нам давно пора было сделать это.

– Если говоря «это», ты опять собираешься столкнуть меня с какого-нибудь моста, между нами все закончится прямо сейчас.

– Запомнила, да? – хмыкнул он. – Ты сама напросилась…

Я много раз думала, каково было бы просыпаться рядом не под работающий компьютер, но дальше вытряхивания из волос раздавленных чипсов и долгих споров, кому первому идти чистить зубы, фантазировать боялась. Он все бы узнал при встрече, только взглянув на мои красные от смущения щеки, и я говорила себе:

– Стоп, ты всего в шаге от того, чтобы потерять лучшего друга

Поэтому закусывала губу и старалась, чтобы за просмотром очередного фильма, мои грязные мыслишки оставались там же, где и теплая пижама – на мне. В шкафу давно валялось кое-что купленное про запас – гораздо тоньше и соблазнительнее, но Тёме знать об этом не полагалось. Сейчас я гораздо яснее понимала, что чаще он просто делал вид, что засыпал, не дождавшись титров. Остаться рядом до утра даже просто в качестве мягкой подушки или одеяла – ему хватало и этого. Должно быть, он тоже боялся потерять меня, сделав что-то, чего бы я испугалась. А я так долго была маленькой и глупой… Смеялась, доводила до бешенства, желала и до жути боялась признаться, подменяя одни чувства другими, чтобы сохранить свой секрет, от которого ни мне, ни ему не становилось легче. Каково было раз за разом говорить мне «Я люблю тебя» и слышать в ответ: «Тише, тебя же могут услышать и неправильно понять»?

Прижимая его этой ночью крепче, чем когда-либо, я шептала: «Люблю тебя, люблю… люблю», как будто должна была непременно ответить на каждое его неуслышанное признание, но больше всего меня поразило, что утро, о котором я так мечтала и которого так страшилась, ничего между нами не изменило.

Тёма все так же сонно ныл, отказываясь просыпаться, отбирал одеяло и называл меня спятившим жаворонком, а я рыдала от смеха, когда он рухнул с кровати, пытаясь схватить меня за пятку и вернуть к себе под бок.

– Ты зря переживала, - сказал он мне за завтраком, который мы, конечно, провели, там же, где и всю ночь. – Мы слишком долго были друзьями, чтобы, став парой, так легко об этом забыть. Просто теперь я знаю о тебе чуть больше, чем раньше – только и всего.

– Что, например?

– Оказывается, ты любишь, когда я делаю вот так…

И мы не пошли еще и на вторую пару.

Я долго думала, стоит ли мне искупить свою вину перед Сосновским и как это сделать. Мы не слишком-то общались раньше, чтобы убиваться из-за несостоявшегося ужина, но я все равно чувствовала неловкость, потому что использовала его, чтобы вывести Тёму из себя. В конце концов, я просто притащила ему приготовленный своими руками обед, а Сосновский оказался настолько любезен, что, не затаив обиды, помог решить пару задач для проекта. Тёма ревновал, но клятвенно пообещал не торчать под столовой и даже сдержал свое слово. Удивительно, каким он становился покладистым, если в его кармане болтался запасной ключ от моей квартиры.

Кофе, опрокинутый в сумку Вики Авдеевой временами тоже точил мою совесть, вынуждая идти с повинной и недельной зарплатой, которая могла бы хоть чуть-чуть скрасить разочарование из-за испорченной вещи. Но Тёма заявил, что ничего не знает об этом: Авдеева не оставляла свою сумку на скамейке, а значит, запас нарисованных спин был в целости и сохранности и не требовал пополнения коллекции. Я бы и не позволила ему оголяться – спина Тёмы, как и другие части тела, отныне были в полной моей собственности, и делиться я не собиралась. Так и не найдя владельца, лишившегося по моей вине сумки с рисунками, постепенно я успокоилась.

Но больше всего меня удивила моя собственная мама, когда я, приехав на выходных в гости, сообщила ей, что мы с Тёмой, наконец, вместе.

– А вы разве не встречались? – спросила она, не отрываясь от готовки. – Ты же сбежала с ним еще в школе. Почисти-ка овощи, дочь.

И я поняла, что теперь-то все точно в полном порядке.