Только почувствовав, как ноги отрываются от асфальта, я засадила ему под колено – удачно, потому что Тёма вздрогнул, но недостаточно, чтобы остаться в выигрыше самой. Его руки пробрались дальше, чем я бы хотела позволить – под распахнувшийся пиджак и в вырез рубашки, касаясь под тканью обнаженного плеча. Носом он уткнулся мне в затылок, зарываясь в распущенные волосы, еще чуть-чуть – и коснется шеи. И я забилась в неожиданном испуге, словно дотронувшись губами до кожи, он мог узнать на вкус все мои тайные мысли.

– Будешь моей девушкой? – вопрос застрял в волосах, и мне показалось, что он прозвучал только в моей голове. Я не ответила, потому что внутреннему голосу не пристало отвечать, какие бы желанные слова он не нашептывал. А Тёма молчал, словно его поставили на паузу.

– Отпусти меня, ладно? – попросила я шепотом. – Тут люди вокруг.

Он чуть сильнее прижал раскрытую ладонь к моему животу, словно сомневался, но потом все же ослабил объятие.

– Куда ты? – донеслось мне вслед, когда я на качающихся на ногах проковыляла пару шагов просто затем, чтобы не стоять на месте. Хорошо еще, что у меня не нашлось ни одной пары туфель на шпильках, и я надела ботинки – с каблуков я бы точно уже рухнула.

– Возвращайся в кафе.
– Мой голос тоже можно было рисовать: простым карандашом, или углем, или самой обычной водой – потому что он не имел определенного цвета. – Твоя Авдеева, должно быть, уже пришла.

– Ты упрямая, как ослица, - нагнал он меня в два счета и зашагал рядом, не приближаясь слишком, но и не отставая. – Не успокоишься, пока я тебя носом в правду не ткну?

– Какую? Ту, в которой ты влюбился в художницу?

– Ту, в которой я влюбился в тебя.

Иногда он говорил мне такие вещи во снах, и всякий раз, проснувшись, я пронумеровывала их и складывала стопкой, чтобы доставать в самые трудные и беспросветные мгновения жизни вместо носовых платков. Я знала каждый из этих снов наперечет, но ни в одном из них мы не шли бок о бок по вечернему городу, болтая, будто ничего не произошло.

– Ты жалкий лгунишка. Скажешь еще, что все придумал и никакой Вики Авдеевой не существует?

– Существует, - согласился он. – Но все остальное я придумал.

– Забавно, наверное: меня так легко обвести вокруг пальца. Но ты не учел одного – я видела вас сегодня днем.

– Действительно, Лер? – насмешливо спросил Тёма.
– И что же ты видела, поделись?

– Ты покупал своей девушке горячий шоколад.

– Если посчитать каждый напиток, который я купил для тебя, мы должны были начать встречаться еще в школе. Только все, что мне по-прежнему позволено – это таскать тебя на плечах, как маленькую. Может, дело совсем не в шоколаде?

Звучало резонно, но мне все еще не хватало фактов, чтобы так просто согласиться с ним. Не из чувства противоречия, а ради справедливости, ведь иначе я действительно выглядела полной дурой.

– Она рисовала тебя, ты не можешь этого отрицать.

– Да, и еще пара десятков первокурсников. Среди них даже парни были, представляешь? Если так подумать, на мне пробу ставить негде, посмотри!

Тёма задрал рукав свитера и сунул мне под нос руку, вынуждая остановиться посреди дороги. Стоило только повестись на полушутливый, знакомый тон, взглянуть на оголенную кожу, и я уже не смогла оттолкнуться пятками, чтобы увеличить между нами разрыв.

– Ну же, Лера, – на его губах мое имя словно стало вязким и податливым, как вишневая жвачка, которой он предпочитал даже сигареты. И меня непроизвольно захлестнуло теплом. – Иди ко мне.

Его рука словно стала одним из тех мостов, которые он искал, когда хотел выплеснуть адреналин. У меня тряслись поджилки, а он методично проверял оборудование, отключаясь от болтовни друзей, и только довольно хмыкал, если в самый последний момент я принималась уговаривать его не прыгать. Тёма не был бесстрашным: мы нервничали одинаково, хотя это он улетал в пропасть, а я оставалась на земле его ждать. Но стоило спросить, почему он не хочет найти увлечение попроще, и у него сразу находился ответ:

– Потому что хочу быть сильнее своего страха.

– Потому что могу сам выбирать высоту.

– Потому что люблю возвращаться и обнимать тебя крепче, чем обычно.

Как я могла пропустить такое?

– Знаешь, что самое обидное? – спросил Тёма, укладывая ладони вкруговую, туда, где им было самое место – под пиджак, забираясь в подмышки, где особенно чувствительно отзывалось на движения его пальцев. – Я столько раз признавался тебе в любви – и все впустую. Но стоило сказать, что я влюбился в какую-то другую девушку, и у тебя словно прорезался слух.