Опять старушечье бормотание. До Дойла донеслись слова "обещание" и "решение".

 -- Ты знаешь мое отношение. Никогда.

Теперь в бормотании ему удалось разобрать "время", "необходимость" и "долг". За ними последовала тишина. Потом резкое:

 -- Застегни платье.

Дойл поспешно отошел на несколько шагов от шатра, и спустя минуту на улицу вышла леди Харроу. Дойл поклонился ей -- во всяком случае, обозначил поклон -- и спросил:

 -- Надеюсь, вы не смертельно заскучали в лекарском шатре.

Он подозревал, что она чувствует себя обиженной -- он воспользовался ее помощью, совершенно неоценимой, а после оставил скучать в компании ворчливого старика на половину дня.

 -- Нет, -- ответила она кратко и почему-то раздраженно.

Он вспомнил ее рассказ о том, как эмирский лекарь в доме отца учил ее и развлекал, пока она была ребенком, и прибавил:

 -- Не обижайтесь -- я весьма ценю лекарское дело.

На ее губах так и не появилась ожидаемая улыбка, а глаза по-прежнему были холодными, и в них чувствовалось что-то еще. Что-то близкое к презрению или раздражению -- хотя еще несколько часов назад, неся ее на руках, Дойл готов был поклясться, что читал в них уважение и, возможно, даже симпатию. Непроизвольно сжалась в кулак здоровая рука.

 -- Вы хотели видеть меня, милорд Дойл, -- произнесла она сухо.
– - И что-то мне сказать.

Она поджала губы, так что они стали еще тоньше, чем были в тот день, когда Дойл с тенями обыскивал ее дом. Что-то произошло за время второй охоты, допроса и последующей беседы с Эйрихом. Дойл сделал небольшой шаг вперед, чтобы отчетливей видеть лицо леди Харроу в наступивших серых сумерках. Она словно непроизвольно отшатнулась -- совсем несильно, но слишком заметно. Так, как отшатывались от него все женщины, всегда.

Самолюбие взвыло раненым зверем. Захотелось пожелать хорошего вечера -- и убраться прочь. Но Дойл редко позволял чувствам управлять им. Разум же требовал выяснить, что заставило леди Харроу так перемениться -- потому что изменения были заметны. В отличие от других -- многих других -- она не могла вдруг проникнуться отвращением к его уродству. Она наблюдает его уже достаточно долго. Проклятье, сегодня днем она совершенно не выказывала отвращения, обнимая его за шею и позволяя поднять себя.

Значит, что-то произошло.

Дойл сглотнул, подавив желание облизнуть ставшие сухими губы, и коротко спросил:

 -- Леди, вероятно, я нанес вам обиду?

Он не привык задавать таких вопросов. Но просто уйти, в очередной раз пытаясь зализать раны на собственной гордости, было бы просто глупо. Не в этот раз.

На мгновение в глазах леди Харроу зажегся привычный огонек -- но тут же потух. Она выпрямила спину, хотя и так стояла прямо, подняла голову, хотя в этом не было никакой нужды -- она и так смотрела на него сверху вниз, и ответила:

 -- Милорд Дойл, я благодарна вам за беспокойство и рада, что сумела сегодня в некотором роде помочь в вашем нелегком деле защиты его величества от козней изменщиков. Я буду готова и в дальнейшем служить моему королю, как належит верной подданной. Однако я со всей искренностью прошу вас, господин глава тайной службы, не навязывать мне своего общества и не вести со мной приватных бесед.

В ушах зашумело, на языке загорчило. Дойл наклонился вперед, чувствуя, как волна унижения захлестывает его с головой, и прошипел:

 -- Леди оскорбляет мое общество?

 -- Милорд, оно меня утомляет. Прошу прощения, но мне нужно переодеться к вечернему пиру.

Глубокий реверанс, юбка взметнулась в резком развороте -- и леди Харроу скрылась в шатре. Дойл пожалел, что у него рядом нет ни одного стула, который можно было бы отшвырнуть.

К себе в шатер он ворвался. Все-таки пнул попавший под ноги табурет. Рявкнул:

 -- Мальчишка!

Джил вынырнул откуда-то из-за тюфяка и протараторил:

 -- Милорд, еда и вино готовы.

Выдох. Дойл упал на тюфяк. Джил быстро стянул с него сапоги, но подать еду не решился -- и верно. Дойл подозревал, что в этом случае зашвырнул бы поднос подальше. Больше всего его злило непонимание. Он не мог угадать, что именно вызвало в леди Харроу такое отвращение.

Впрочем, это было и неважно. В целом, она всего-навсего помогла ему признать очевидное, вернее, напомнила о нем: из него едва ли выйдет галантный кавалер. И уж тем более -- хороший муж. Не думал же он в самом деле предложить ей кольцо? Это было бы смешно -- в самый раз, чтобы развеселить милордов, которые скоро закачаются в петлях. Милорд Страшилище, милорд Урод, выходец из обители врага Всевышнего -- и вдруг женится на очаровательной женщине. От такой шутки виселица затряслась бы, и милорды попадали бы с нее, как спелые груши.