– Ну, есть вероятность, что он спасся, - старался утешить меня Рандарелл. – Нужно подождать пару дней. Вдруг он тоже думает, что ты погибла, или ищет тебя…

Похожие слова я слышала от настоятельницы Катрии: потерпеть, пока не появятся хоть какие-то вести, надеяться на лучшее, возможно, не погиб… Теперь мне не нужны были неуверенные попытки обнадёжить, потому что я знала о судьбе Сайтроми. И оттого эта неуклюжая улыбка друга, строгие нотки в голосе, которым он приказывал набраться оптимизма и верить, раздражали ещё больше. Потому что он не заслужил даже воспоминания о себе после того, что я пережила в Байонеле.

– Я сержусь на него и не могу ничего поделать с собой.

– Что ты, Умфи? – Рандарелл вскинул брови. – Он же не знал, что именно в этом городе случится трагедия! Твой отец ни в чём не виноват.

Ох, ну как объяснить ему, что виноват, не рассказывая всей правды? Никак, в том то и дело. Я посмотрела на сосредоточенное лицо парня, в его чуть расширившиеся от удивления глаза, на покусанные губы и задалась вопросом, сколько ещё смогу скрывать от него тайну происхождения. Поведать её прямо сейчас, пока момент располагает, или ещё раз всё обдумать и взвесить в одиночестве?

– Нет, даже не думай дуться! – неожиданно жёстко велел Рандарелл, придвигаясь ко мне. – Если твой отец жив, он достоин большего, чем разочарованной в нём дочери! Только подумай, как радостно будет воссоединиться с ним! Я не имею даже такой крохотной надежды, потому что мои родители окончательно мертвы. Но у тебя есть надежда, а ты вместо этого предаёшься глупой злости?

Что-то во взгляде юноши изменилось после упоминания погибшей семьи, и мне стало стыдно за свою жалобу. Молодой служитель любил сестру и родителей, которых он никогда не увидит, поэтому с моей стороны было бессердечно изливать недовольство и обиды по поводу того, как нехорошо поступил мой отец. Спорить с Рандареллом означало осквернить дух семейных отношений.

– Да, ты прав. Я просто расстроена. Наверное, сама не знаю, почему именно, и придумываю несуществующие причины.

Напряжение между нами спало, и парень вновь стал бойким рассказчиком смешных историй, призванных заразить меня весёлым настроением.

На третий день я всё же добилась того, чтобы меня переселили в палатку к добровольцам-помощникам. Медицина не являлась моим коньком, но для того, чтобы менять воду в тазах и придерживать больных на операционных столах, знания её секретов не требовалось. Снаружи палатки ощущение страданий лишь усилилось, но теперь, когда меня вовлекло в рабочую рутину, атмосфера смерти не так сильно давила. Действия освежали, а вовлечённость в процесс и усталость попросту не позволяли отвлекаться на негативные мысли. Я начинала постигать на собственном опыте пользу трудотерапии.

Один раз на глаза попался Саратох Монтоги. Полагаю, в городе он был проездом, потому что больше его я не видела. Рандарелл сообщил, что наставник приезжал проведать товарищей из Лангзама и лично увидеть масштабы разрушений.

– Я слышал, Lux Veritatis собирает Совет Святейших, - по секрету поделился юноша. – В последний раз его собирали полтора года назад. Не такое уж это и частое явление, как видишь. Интересно, что именно они будут обсуждать на нём? Надеюсь, это будет не простое переливание из пустого в порожнее, и старейшины придумают, как ответить демонам на их злодеяния. Нельзя оставить безнаказанным то, что они сотворили!

– Разве участвовавшие в этом Спустившиеся не погибли под обломками и не сгорели в огне? Говорили, что тела нескольких также нашли в завалах…

– Этого мало! – яростно сжимая кулаки, воскликнул парень. – Сколько их там погибло, десяток или около того? Разве это сравнится с человеческими потерями? И сколькие из них избежали наказания? Тот же Сайтроми, который выходит на поверхность просто поразвлечься! Ему ничего не делается за то, что он устраивает на нашей половине мира! А позже он возвращается с новой порцией!

Дыхание Рандарелла сбилось, и он едва не задохнулся от возмущения. Понять его можно, но меня беспокоило, с какой рьяной настойчивостью служитель взывал к расправе. Он и раньше выказывал недружелюбное отношение к «демонам», но теперь, если глаза не обманывали, его нелюбовь к ним пустила более глубокие корни. Короткое мгновение мне казалось, что передо мной стоит один из тех набожных напыщенных настоятелей, которые с ожесточением проклинали зло и выискивали в толпе лица предателей. Однако, как только я принялась разглядывать эту ужасающую картину, мираж испарился. Передо мной снова стоял Рандарелл, только более уставший, чем обычно. Но всё равно это был он, жизнерадостный мальчишка, мечтавший спасать людей от агрессивно настроенных Спустившихся, юнец, любивший свой народ и порицавший грехи соседей с Нижнего этажа. Служитель пояснил, что не жаждет расправы над невиновными «демонами», чтобы уровнять счёт, но всего лишь добивается справедливости. Разве плохо лелеять надежду покарать тех, кто заслуживал этого? Так же люди поступают и со своими, и дело тут не в расовой неприязни, а в том, что многие Спустившиеся, натворившие дел в Байонеле, сбежали. И снова я не нашла, что возразить, потому что сама была там в роковой вечер и на собственной шкуре испытала злобу демонов. Особенно той твари, что едва не убила меня и Рандарелла. Она не защищалась, а устраивала резню. Как можно оправдать такое?

– Мы не спускаемся вниз и не устраиваем кровавых расправ на их территории, - добавил друг, почёсывая взлохмаченную голову. – Они хотят извести нас. Но этот грех лежит не на совести народа, а его правителей.

– Что ты имеешь в виду? – подавая ему поднос со смоченными марлями, вполголоса спросила я.

– Вопреки установленному мнению, сомневаюсь, что все демоны – зло во плоти. Может, в их натуре заложено пакостить, а может, среди них много хороших ребят, - юноша пожал плечами.
– Буянят из них лишь самые неадекватные. Или самые доверчивые идеалисты. Но их подстёгивают те, кто стоят наверху. Подумай, если бы Шестеро были против разбоев на нашей территории, стали бы они поощрять подобные действия? Они потворствуют злу, а значит, сами являются злом. И такие правители ведут свой народ к войне и беззаконию. Если бы не было Шести, возможно, демоны относились бы к нам иначе.