деревянный пол.

– Он истечет водой, превратит тебя в снежного коня, – Вася все еще толкала его. –

Не глупи.

– Уходи, бык, – посоветовал Морозко коню.

Соловей не двигался, но Вася сказала:

– Иди, – он посмотрел ей в глаза, показал язык, извиняясь, и отвернулся.

Напряжение пропало. Морозко вздохнул.

– Нет, не стоило так говорить, – его голос лишился едкости. Он опустился на стул.

Вася не двигалась. – Но… дом в еловой роще не место для тебя, как и дорога. Ты не

должна была вообще найти этот дом даже с Соловьем после того, как… – он посмотрел ей

в глаза, замолк и заговорил снова. – Твой мир среди твоего вида. Я оставил тебя в

безопасности с братом, Медведь спит, священник убежал в лес. Тебя не может это

устроить? – его вопрос был почти с мольбой.

– Нет, – сказала Вася. – Я ухожу. Я увижу мир за этим лесом, мне не важна цена.

Тишина. А потом он тихо и с неохотой рассмеялся.

– Отлично, Василиса Петровна. Меня еще никогда не перечили в моем доме.

«Пора было начать», – подумала она, но не сказала это. Что–то изменилось в нем с

той ночи, как он забросил ее на свое седло, чтобы спасти от Медведя? Что? Глаза стали

голубее? Лицо стало яснее?

Вася вдруг смутилась. Повисла тишина. В паузе ее усталость стала ощущаться

сильнее, словно она ждала, пока Вася расслабится. Она прислонилась к столу, чтобы не

упасть.

Он увидел это и вскочил на ноги.

– Поспи сегодня здесь. Утро вечера мудренее.

– Я не могу спать, – она не шутила, хотя только стол удерживал ее на ногах. Ужас

пробрался в ее голос. – Медведь ждет в моих снах, а еще Дуня и отец. Я лучше не буду

спать.

Она ощущала на его коже запах зимней ночи.

– Я могу дать тебе хоть это, – сказал он. – Ночь спокойного сна.

Она замешкалась, уставшая и недоверчивая. Его ладони как–то давали сон. Но этот

сон был странным, густым, схожим со смертью. Она ощущала его взгляд.

– Нет, – вдруг сказал он. – Нет, – грубость его голоса напугала ее. – Нет, я не буду

тебя трогать. Спи, как хочешь. Увидимся утром.

Он отвернулся, тихо сказал что–то лошади. Вася не поворачивалась, пока слышала

топот копыт, а потом развернулась, и Морозко с белой кобылицей пропали.

* * *

Слуги Морозко не были невидимыми. Краем глаза Вася порой замечала движения

или темный силуэт. Если быстро повернуться, можно было различить лицо в узорах, как

кора дуба, с вишневым румянцем или серое и хмурое, как гриб. Но Вася не видела их,

если смотрела прямо. Они двигались едва заметно, между вдохом и выдохом.

Морозко пропал, слуги принесли ей еду, пока она сидела в дымке усталости –

грубый хлеб и кашу, сушеные яблоки. Щедрую миску ягод и листьев падуба. Медовуха,

пиво и ледяная вода.

– Спасибо, – сказала Вася слушающему голосу.

Она ела, что могла, несмотря на усталость, отдавала корочки хлеба голодному

Соловью. Когда она отодвинула миску, оказалось, что угли убрали из печи, и что для нее

устроили паровую баню.

Вася сняла холодную и мокрую одежду и забралась туда, задевая коленями кирпичи.

Она повернулась внутри, задевая животом пепел, и легла, глядя в пустоту.

Зимой было почти невозможно не шевелиться. Даже сидя у огня, глядя на угли,

мешая суп, все боролись с холодом. Но в обжигающем жаре, в мягком дыхании пара Вася

стала дышать медленнее, притихла в темноте, и узел горя в ней ослабел. Он легла на

спину, раскрыв глаза, и слезы текли по ее вискам, смешиваясь с потом.

Вася уже не могла терпеть, выбежала наружу и бросилась, вопя, в снег. Когда она

вернулась, она дрожала, но была живой, была спокойнее, чем за последние месяцы.

Невидимые слуги Морозко оставили для нее длинное, свободное и легкое платье.

Она надела его, устроилась на большой кровати с одеялами, похожими на снег, и сразу

уснула.

* * *

Как она и боялась, Вася увидела сны, и они не были добрыми.

Ей не снился Медведь или ее мертвый отец, не снилась и мачеха с разорванным

горлом. Она блуждала в узком темном месте, где пахло пылью и остывшим ладаном,