У Достоевского в фантастическом рассказе «Сон смешного человека» также именно детскость отличала «людей солнца», живших райской жизнью. Оказавшийся среди этих людей современник ХIХ века прежде всего видит в их лицах ту внутреннюю красоту, которую можно увидеть «разве лишь в детях наших, в самые первые годы их возраста». Благодаря данному качеству они не знали искусственности в поведении и лживости в словах, постоянно ощущали единство не только с окружающим миром, но и с вечностью (43, 391). Европейцы, побывавшие на Тибете уже в наше время, также утверждают, что жители этих мест, не знающие современных технологий, не имеющие нашей цивилизованности, во взаимоотношениях между собой и в отношениях к путешественникам подобны детям. Их взгляд всегда ясный, чистый, доброжелательный. Они не знают разделенности между людьми. Человек любой расы, любого происхождения для них – только человек. По словам путешественников, создается впечатление, что эти люди – с их детскостью – значительно выше нас в своем развитии. Общие изначальные качества у людей каждой из этих групп – любовь и искренность. Их чистые и честные отношения не дают повода к вражде и разделенности.

Ушло в небытие доисторическое детство человечества, на его руинах выросли различные непохожие друг на друга социальные системы. Появились принципиальные различия между взрослыми людьми. Но содержание их детства осталось прежним, оно всегда и у всех народов повторяет то, что было в золотом веке. Ребенок, только что пришедший в этот мир, имеет те же связи и возможности, которые когда-то имели «дети человечества». Досознательное и доисторическое время одинаково в своей сути.

Ребенок в той же мере и по тем же характеристикам отличается от взрослого, по каким отличен современник золотого века от человека нашего времени. И везде жесткая граница между детскостью и взрослостью – в истории индивида и в истории человечества. Одинаковы и закономерности перехода через эту границу.

А. Сент-Экзюпери утверждал: «Все мы родом из детства». Писатель имел в виду детство человека. Но мы родом и из детства человечества – из его золотого века. Два почти подобных друг другу детства у людей. По детям можно изучать психологию доисторических людей, а по этим людям – психологию современных детей. Но изучение пока получается плохо – то и другое фактически закрыто для науки.

Детство – самый «исхоженный» этап жизненного пути человека. С разных сторон оно рассмотрено в психологии, педагогике, медицине, публицистике и художественной литературе, многочисленных биографиях и автобиографиях. Проблемам детства посвящены тысячи и тысячи книг, научных отчетов, диссертаций, методических рекомендаций. Вдоль и поперек мы исходили детство, практически не раз прожили его: вначале самостоятельно, затем со своими детьми, внуками, воспитанниками детских садов, учащимися школ. Вроде бы этот отрезок человеческого бытия нам понятен. Да и какие здесь могут быть тайны, если мы каждодневно наставляем ребенка, учим его жизни, формируем как личность?

Однако тайны, причем самые значимые для понимания детства, есть! По признанию психологов, у нас фактически отсутствует адекватное представление о начальном этапе жизненного пути человека, мир ребенка для нас закрыт, «мы стоим перед запертой дверью» (66). Непроницаемость этой двери вынуждает взрослых строить отношения с детьми по догадкам, наитию, чувствам. Прогнозы здесь, как правило, бессильны, ожидания не сбываются. Дети никогда не вырастают такими, какими их хотят видеть родители, школа, отцы общества. Они могут стать лучше или хуже, но никогда – по плану. Все внутри формирующейся психики происходит по каким-то не поддающимся логическому описанию законам самотворения, больше похожим на искусство. Взрослым не дано даже приподнять завесу и заглянуть внутрь процесса психического становления ребенка, хотя бы отчасти понять механизмы этого «детского искусства».

Самый авторитетный в ХХ веке исследователь детства Ж. Пиаже в конце своего длительного творческого пути вынужден был признать, что сознание младенца остается для него загадкой (116). Как и для всех других «знатоков» детской психологии. Что есть у детеныша животного, понятно. Ему изначально даны инстинкты, которые раскрываются автоматически, непроизвольно, только за счет взросления. А что есть у младенца, с чем он приходит в этот мир? С неким подобием первобытности? Но тогда как он движется от нее ко всему последующему внутри себя, включая гениальность?

В этой не поддающейся разрешению загадочности – первое принципиальное сходство двух феноменов: детства человечества и детства человека. Там и там многое и, более того, самое существенное остается уже тысячелетиями неразрешимой тайной.

Если не удается разгадать, можно заявить, что внутри новорожденного вообще нет ничего психологически значимого. Нет сознания, поэтому и знать нечего. С легкой руки английского философа ХVII века Дж. Локка внутренний мир новорожденного стал рассматриваться как нечто нулевое, ничем не заполненное, подобное чистой доске (tabula rasa), на которой можно писать что угодно. А у чистой доски, понятно, чего-либо загадочного быть не может.

У такого подхода глубокие исторические корни. Современная цивилизация изначально была сориентирована лишь на фиксацию и оценку внешних достижений, свершений в материальном мире. То, что происходило внутри человека, в его душевном мире, ее почти не интересовало. История наполнена фактами побед и поражений, но в ней нет событий, свидетельствующих о динамике внутреннего, психического развития ребенка, подростка, юноши. Человек был интересен истории и науке лишь с того возрастного этапа жизни, когда начинал что-то производить, творить во внешнем мире. Античные историки и писатели вообще не считали нужным рассказывать о детских годах своих героев. Например, Плутарх в «Сравнительных жизнеописаниях» начинает повествование о Цезаре с того возраста, когда он был уже женат и должен был принимать решение о разводе с Корнелией. О детстве Цезаря, условиях его личностного формирования – ни слова. Древняя история не умела описывать время, не имеющее конкретных внешних событий. Для Античности и Средневековья ребенок – недоразвитый взрослый, то есть нечто во всех отношениях более слабое, чем взрослый. В итоге детство рассматривалось только через отрицательные проявления, через то, что отличает его в худшую сторону от взрослого. Наличие у ребенка каких-либо достоинств, ставящих его выше взрослого, не предполагалось по определению.