А еще было очень стыдно.

Он прислушивался, задремывая в наступавшей тишине, и снова вздрагивал, просыпаясь от движения на кухне. Звук в старенькой чужой двухкомнатной квартире передавался как будто сразу в голову - слышно было, как наверху кто-то выбрасывает мусор в мусоропровод: сначала звонко стукаясь о стенки жестяного короба полетели какие-то бутылки, потом зашуршали пакеты. С другой стороны кто-то вроде бы ходил на лыжах. Бывают такие пластиковые короткие лыжи для детей. Вот в них, похоже, ходили по гладкому полу как будто прямо над головой Карла. И еще когти. Какие-то когти цокали, разъезжались по полу тоже наверху - чуть слева. Большая собака? Бормотало у стариков-соседей не спящее всю ночь телевидение. За окном, далеко внизу, напротив первого этажа, с шумом разъезжались на работу машины. Хлопали дверцы, взвывала сигнализация, ругались водители из-за очереди - кому первому выворачивать со двора по узкой подъездной. И сквозь все шумы слышалась мерно шуршащая метла дворника.

Здесь же буквально все-все-все слышно! Ох, неудобно-то как! Она же кричала ночью... Елки-палки...

Вчера у Карла был очередной неудачный день. Вернее, не очередной, а крайний, как вдруг стало модно говорить. Просто неудачные шли последнее время подряд, чередой. А тут - самый распоследний, то есть крайний.

В школу в этот день почти никто не пришел. Не из-за эпидемий и не из-за погоды. Просто не пустили родители. А потом эти же родители пошли на работу, у кого она еще была, а дети пошли гулять, корча рожи одиноким скучным отличникам, чьи редкие головы торчали в окнах пустых классов. Самые отъявленные подбегали к дверям, пинали их несколько раз и отбегали подальше, визжа от восторга, когда в дверь высовывался охранник.

Охранников этих ввели перед самым кризисом для безопасности детей и детского учреждения. Деньги на них нашли, когда на нужное уже не хватало... А безопасность каких детей, когда в школе - единицы? Этих, что ли, охранять?

Позвонили из управления и сказали, что завтра можно будет школу не открывать. И послезавтра тоже. Военное положение, сказали. Чрезвычайное состояние. Мы, мол, не можем гарантировать безопасность детей. Кто и с кем воюет не объяснили, да это и не важно в принципе. Кризис - понятное дело. Что-то такое должно было случиться рано или поздно.

Потом Карл шел, угрюмо сутулясь, домой, и какой-то грузовик, почему-то несшийся на скорости по узкому проулку, облил его грязной водой с головы до ног. Так и стоял Карл с минуту, расставив в стороны руки, с которых капало с отчетливым стуком на асфальт. Ну, что за невезение! Лучший костюм! Куртка - почти новая!

А когда он уже высказал все, что думал, вслед давно исчезнувшему грузовику, и когда растворился длинный бледно-голубой шлейф невыгоревшей солярки, тут еще и шпана эта. Карл в идиотской рассеянности не заглянул за угол, как обычно, а в полностью расстроенных чувствах просто пошел прямо через длинную и узкую подворотню-кишку. И когда, увидев впереди толкучку великовозрастных переростков, повернул назад, чтобы обойти все-таки вокруг, другой улицей, было уже поздно.

Шпака позорного, интеля гнилого в куртке обоссанной и при галстуке погнали с удовольствием, с гиканием и криками, с топотом множества ног и свистом-сигналом. Поэтому уйти в соседний переулок не удалось. Оттуда навстречу тоже бежали разгоряченные, веселые от удавшейся забавы малолетки. Ну, какие малолетки. Это сейчас, вспоминая, так их называл. А лет по семнадцать всем уже было. То есть по фигурам уже взрослые, а по мозгам - совершенные дети. А дети - они же злые...

То есть, не так. Дети - они не злые, а равнодушные, что ли. Они просто не знают боли. Они еще ничего и никого не боятся. И они поэтому не жалеют. Для ребенка что пауку лапки выдирать, что таракана топить в ручье, что человеку чужому по голове кирпичом стукнуть - все одно.

"Были бы бандиты - было бы спокойнее", - подумал тогда еще Карл на бегу.

Потому что бандиты - они с понятиями. Ну, разденут, если поймают, ограбят, дадут пару раз по лицу. Или даже не дадут. Но беспредельничать впустую не будут, нет. И убивать его - не за что, вроде. А вот малолетки... Они же сейчас просто сомнут, стопчут, запинают, забьют до смерти, стараясь каждый хоть разок попасть по лежачему. А потом той же толпой, обнимаясь за плечи, с криками и смехом пойдут ловить другую жертву, оставив растоптанного комом грязного тряпья в темном остро пахнущем кошками углу.

Поэтому у него теперь мозжило костяшки. Сбил до крови, когда успел махнуть несколько раз по набегающим мордам. Но толпу кулаками не остановить. Только в кино так бывает, что махнул пару раз руками и ногами - все и разлетелись в стороны.

Когда на него уже налетели, Карл схватил одного из ближних в обнимку, прижал к себе и падал уже не один, а вдвоем. Тот возился под ним, пытался драться, слабо дергал прижатыми руками, но уже пинали налетевшие, которым Карл подсовывал под удары то собственную спину, то их же дружка, чуть не визжащего, чтобы прекратили, что свой он, что вот он встанет - ой!

Грохот выстрела был так неожидан, что сначала все просто замерли, присев, как пойманные на незаконном деле коты, а после второго выстрела вдруг стало просторно и пусто вокруг.

Только вот встать было невероятно тяжело. Спина не разгибалась. Тряслись ноги и руки. Слабость вдруг навалилась, будто вагон разгружал. Так и стоял, прислонившись для верности к красно-черной стене, мотая головой и сплевывая тягучую обильную слюну с красными потеками.

– Мария? Маша?

Когда-то он учил ее. Карл помнил всех, кого учил. У него была профессиональная память учителя. Эту девчонку тоже помнил. Что-то там у нее в семье было нехорошее, она тогда внезапно ушла из школы. А теперь вот стоит, сжимает в руках большой черный пистолет, и тоже трясется.