Мы боялись друг друга. Да, это слово самое подходящее. Он, взрослый мужчина, боялся девочки, я боялась скованного болью человека. И всё-таки я заставила себя заговорить:

– Это чай, вода, - прошептала я, притронувшись к своим губам. Он понял, опустил глаза.

В ту ночь я осталась дежурить и в тишине старалась расслышать его стоны, но он молчал. А ведь я знала, что такое ожоги... Когда я пришла заступать в следующую смену, через сутки, кровать в коридоре оказалась пустой. "Неужели умер?"- растерялась я. И вдруг услышала громкую и незлую ругань уборщицы, доносившуюся из туалета. "Мой" прус стоял в дверях, прислонившись к косяку , и было ясно, что идти он не может. Я догадалась, от койки он добрался до туалета, держась за стену здоровой рукой, а для обратного пути нужна была правая, обожжённая. Нянечка протиснулась со своим ведром и ушла. Мне ничего не оставалось другого, нужно было довести этого раненого до койки точно так же, как и многих других, наших до него и после... И мы с ним вдвоём преодолели несколько метров по коридору под насмешливыми взглядами выздоравливающих из соседней палаты. Но я не обращала на это внимания, я давно привыкла к подначкам. Хотя шутили не зло.

– Элька нас спасла от диверсии, - заявил голос на весь коридор, - перегородить вход в туалет! Только коварный прус мог такое придумать.

Однажды медсестра, которая делала пленному перевязку, заметила с невольным восхищением "Даже не пикнул", "Держит марку имперец" - отозвался кто-то. Один паренёк процедил зло: "Небось если врезать...", но его одёрнули - пойди врежь, не навоевался?

Он пробыл у нас три дня. На четвёртый палатный врач велел принести одежду, проверив нет ли температуры и не кровит ли повязка, махнул рукой - выписывать. "Но ведь он не выздоровел" - обратилась я к врачу. "Приказ, - пожал тот плечами, - и потом, среди своих он скорее поправится". Вот тогда в больничных разговорах я услышала впервые о прусских лекарях, но по правде говоря, не придала этому никакого значения

И, конечно же, мне пришлось отправляться за имперской формой. И вот там, в кладовке сестры хозяйки выяснилось, что пропали ботинки, добротные, из буйволиной кожи лётчицкие ботинки с двойной застёжкой. Я вернулась в палату с парой сапог, которую удалось раздобыть. Пленный сидел, он уже почти оделся. Я поставила перед ним эти сапоги, он посмотрел на них, потом на меня долгим задумчивым взглядом. Я отчётливо помню, как сильно мне захотелось в тот момент провалиться сквозь землю.

– Почему ты раньше об этом не рассказывала?

– Случая не было...

Петрик помолчал.

– Знаешь, о чём я думаю? Этот лётчик, прус, он тоже для своих был предателем?

– Не знаю.

Петрик продолжал, рассуждая вслух: - Вот его вылечили и повезли на допрос, и он там выдал важные сведения, тогда он точно предатель... Но если он ничего не сказал на допросе? Мог же он ничего не сказать, как ты думаешь?

Мне показалось, что Петрику было очень важно, предал этот пленный прусский лётчик своих или нет. Но я понимала, что все эти разговоры только бередят душу. Мог сказать, не мог сказать... Было ли ему вообще, что говорить...

– Знаешь что, Петрик, давай спать!

– Нет, я не смогу уснуть. Я должен додумать до конца. Тут действительно многое зависит от того, что человек знает. Папа был рядовым. Какие сведения может выдать рядовой солдат?

– Я думаю, дело не только в сведениях. Дело еще в том, что если пленный дает показания, если он отвечает врагу на его вопросы, это означает, что он испугался, что он поддался, это значит, что его сломили... Это дает врагу право считать себя сильнее.

– Ну допустим, пусть он считает себя сильнее. Что дальше? Может, это даже хорошо! Противник считает себя сильнее, чем он есть на самом деле и лезет на наши пушки и пулемёты!.. А? как ты думаешь, Эля?

– Не знаю, может ты и прав.

Петрик сел в кровати, в возбуждении запустив пятерню себе в волосы.

– Послушай! Это же важно! Это очень-очень важно! Что требует устав от военного, от солдата? Выполнять свой долг с оружием в руках. Именно с оружием. У пленного нет оружия... В чём его долг? Неужели в том, чтобы умереть? Конечно нет, такая смерть бессмысленна, она не дает ничего... Теперь я всё понял.

– Всё равно других ты не переубедишь.

– И не надо. Мне не надо никого убеждать, главное, что я сам знаю: нельзя считать нашего отца трусом и предателем только потому, что он попал в плен.

Довольный, Петрик плюхнулся на подушку.

– Теперь я вижу, насколько мама была права. Она это всё понимает. Да, я уверен, она считает точно так же.

Я молчала. Я знала, что маму в действительности больше беспокоит то, что и среди пленных папы, кажется, нет. Нам уже пришёл один отрицательный ответ на запрос.

* **

Мать Эббе приподняла покров

Печальна и тиха

Невеста, подойди сюда,

Признай своего жениха.

Баллада

Наступил день последнего экзамена.

До этого у нас всё было впервые - первый урок, первые каникулы, а вот теперь - последний, и не в этом году, а последний вообще в жизни школьный экзамен... В последний раз я надеваю свою гимназическую форму, в последний раз подхожу к кафедре и беру билет. И хотя я не раз уже все вопросы перечитала, всё таки волнуюсь, как обычно... Но всё хорошо! Я ответила одной из первых и выскочила в коридор - наконец свободна! Теперь можно идти домой , а можно подождать остальных... Но неожиданно из дверей показалась сама наша классная наставница и одновременно куратор экзаменационной комиссии госпожа Тэсс. Она негромко позвала меня: