Через несколько минут дверь отворилась, в горницу вошел сын кузнеца, жених Степаниды. Молча и как бы нехотя поклонился он всем присутствующим, подошёл к Степаниде и сел с нею рядком. Невеста не взглянула на него, опустила глаза и снова запечалилась. Парни и девицы глядели на них и дивились их отношениям.

– Степанида, поцелуй своего женишка-то, – послышался голос одной девушки.

Та молчала.

– Небось, жених должен прежде с ней поздороваться, а потом уже и поцеловаться, – сказал кудрявый паренёк.

– Нацелуемся, успеем ещё, – протянул сын кузнеца.

Вошла старостиха и, увидав свою дочку нахмурившеюся, спросила у неё:

– Ты что ж пригорюнилась? Поговори с женихом-то, порадуй его словечком.

– Мне что-то худо можется, родная, голова болит, – отвечала девушка.

– Ей со мной скучно, с приказчиком веселей бывает, – процедил сквозь зубы сын кузнеца.

– С каким это приказчиком? что ты ещё выдумал? – накинулась на него старушка.

– Знаю, с каким; видел, небось, как она с ним целовалась, меня не обманешь.

При этих словах Степанида вскочила с лавки, кинулась к матери, повисла к ней на шею и заплакала. Парни и девицы начали её утешать; один только жених не трогался с места и глядел исподлобья на свою ужаленную им невесту. Сцена была достойна кисти художника.

– Уведи ты меня отсюда, матушка, – упрашивала Степанида свою родную мать, – мочушки моей нет.

Старушка грозно поглядела на сына кузнеца и сказала:

– Эх, ты, косая верста, говоришь, и сам не знаешь, что, а ещё жених! Напраслину какую на неё придумал. Пойдём от него, моя лапушка, – и с этими словами старостиха увела из светлицы в свою избу огорчённую дочку.

Девушки и парни, озадаченные таким приключением, не знали, что им делать, – оставаться ли в избе или уходить по домам. Некоторые из них накинулись на кузнеца, укоряя его за Степаниду; тот встал с лавки, поглядел на всех и сказал:

– Вы ничего не знаете, а я знаю, что говорю.

– Где ты видел, как она целовалась с приказчиком? – допытывались у него.

– В избе Акулины Петровны, в окно подглядел, вот где, – горячился кузнецов сын.

– Когда же это было?

– Ну, уж это дело моё; было, если говорю.

– Да ты, брат, очумел: не такая девка, чтобы с чужим целоваться стала; она и с нами только о Святой неделе целуется, – кричали парни, – зря ты на неё напраслину взваливаешь.

Вошёл староста, он был под хмельком, и спросил:

– Что тут случилось?

– Ничего, так разговариваем, – ответили ему.

– А ты, брат, что такой сердитый? – обратился он к наречённому зятю.

– Ничего, так себе, – сказал тот, направляясь к дверям.

– Куда же ты?

– Ко дворам пора, дома ужинать ждут, – и, ни с кем не простившись, кузнец вышел, хлопнув дверью.

– Пусть его идёт, дурья голова, – сказал один из ребят.

– Поругались, что ли, вы с ним?

– Кому нужно с ним связываться? Он сам всех облает.

– А где же Степанида?

– Ей понездоровилось, в избу ушла.

Староста оставил светлицу, а следом за ним разошлись и гости, рассуждая о виденном и слышанном на вечеринке.

Когда староста вошел в избу к своей старухе, в то время Степанида лежала уже в постели и хныкала; около неё сидела мать и уговаривала её. Старик подошёл к жене и спросил:

– Чего дочка-то плачет?

– Жених её обидел.

– Чем такое?

– Сказал, что она с приказчиком целовалась.

– Ах, он грач этакий! И с чего он взял? Я сейчас к свату пойду, да пожалуюсь на него, – покачиваясь из стороны в сторону, бормотал начальник деревни.

– Ложись ты спать, оставь до утра, – уговаривала его старостиха.

Тот походил несколько минут по избе, поворчал себе под нос и улёгся на печке.

Утром во всех избах деревни только и говорили о размолвке кузнецова сына с дочкой старосты; никто не верил тому, что говорил жених о своей невесте на вечеринке; одни только старухи кудахтали, что старостина дочка – девка удалая, и доказывали своё мнение вымышленными фактами.

– Сама я её видела, как она на улице с Кирюшкой, Абрамкиным сыном, целовалась, да миловалась, – говорила одна старушенция, сидя за прялкой.

– Ну, так они при тебе и целовались? – обратился к ней с вопросом паренёк.

– Да, самолично видела, у сараев это было.

– Где тебе видеть, бабушка! Ты в двух шагах овцу от собаки не различишь, – заметила ей молодая бабёнка.

– Значит, видела, когда говорю, – утверждала та.

– Видела, так молчала бы, завидки, что ли, тебя взяли? – накинулся на неё тот же паренёк. – Под холстину тебе пора, а ты кляузы выдумываешь, – прибавил он.