– Да-с, по торговой части.

– Далеко отсюда до Тагильского завода?

– Вёрст шестьдесят будет; это так, глазомерно считают; дорога не столбовая, лесом больше приходится ехать.

В избу вошёл староста деревни, а за ним явился и Осип. Староста поклонился всей компании и остановился у дверей.

– Ты здесь староста? – спросил у него помощник исправника.

– Так точно, я буду, – сказал мужичок.

– Подойди сюда поближе, да отвечай мне на вопросы.

Тот подался вперёд.

– Не слыхал ли кто у вас об убитом Жохове? – сердито спросил его благородие.

Староста в испуге обвёл всех присутствующих глазами, почесал затылок и не знал, что отвечать.

– Слышишь, что я у тебя спрашиваю?

– Как не слыхать, слышу.

– Так что ж ты не отвечаешь?

– У нас об этом ничего не слыхать.

– И вы не видали никакого купца?

– Нет, не видали.

– Ну, не проезжал ли кто-нибудь на паре лошадей?

– Как не проезжать! Мало ли едут, да мы их не опрашиваем, кто они и откуда.

– От них, ваше высокоблагородие, ничего никогда не добьёшься, такой уж народец, – заметил урядник.

– Пошёл вон! – крикнуло на старосту начальство.

Тот вышел. Осип взялся было за самовар, чтобы по ставить его на стол, но кавалер, приехавший с его благородием, оттолкнул его, взял самовар и отнёс его на стол. Осип злобно поглядел на него и вышел из избы, заскрипев зубами. Его благородие достал из походной своей шкатулки чайные принадлежности и принялся потягивать китайское зелье, пригласив к столу за компанию урядника. Чуркин удалился из избы в свою светлицу, а приказчик, усевшись на лавку, хлопал на его благородие глазами. Солдат стоял у печки, в ожидании каких-либо приказаний от своего отца-командира.

Отец-командир был выше среднего роста, с лысиной во всю голову, остаток волос на затылке был зачесан наперёд; черные с проседью бакенбарды, идущие до подбородка, придавали ему некоторую солидность, старый выцветший мундир с красным воротником и ясными пуговицами олицетворял тип полицейского офицера Николаевских времён.

Чуркин нашёл Осипа у себя в светлице; каторжник в этот момент закуривал свою коротенькую трубочку; увидав своего атамана, он как бы обрадовался минуте, чтобы переговорить с ним.

– Нашли купца-то, а я думал до весны пролежит, – сказал Осип.

– Ну, так что ж из этого? – заметил разбойник.

– Вестимо, ничего; я так, к слову, сказал. Печати своей на него не клали, пусть разыскивают, если охота есть.

– Пожалуй, ищи вчерашнего дня.

– Как бы он нас не стал опрашивать?

– Ответим: «знать, мол, не знаем».

– Вася, тебя спрашивают, – отворив двери, тихо сказала Ирина Ефимовна.

– Сейчас иду, – был ответ.

– Зачем ещё ты понадобился? – сказал Осип.

– Чёрт его знает, дрыхнуть, небось, захотел, – выходя из светлицы, проворчал Чуркин.

Осип поглядел ему вслед и подумал: «Когда же это мы выберемся из этой западни? Сколько верёвочке не вить, а конец должен же быть».

– Наум Куприяныч, как бы ты мне постельку устроил. Хочу, брат, отдохнуть, – сказал помощник исправника вошедшему в избу разбойнику.

– Приладим, ваше благородие; скамейку к лавке приставим, и будет хорошо, – отвечал ему тот.

– А мой солдат с кучером где поместятся? Всем, небось, здесь тесновато будет.

– Найдём и им местечко. Ирина Ефимовна, сходи к хозяйке и скажи ей, чтобы кучеров, да кавалера к себе ночевать пустила.

Ирина Ефимовна вышла.

Его благородие улёгся на покой, а за ним растянулись по лавкам урядник и приказчик. Кучера с кавалером, поужинав, в сопровождении Осипа, отведены были в избу хозяйки, а Чуркин с Осипом остались в светлице.

– Знаешь, атаман, так бы я этого самого солдата по уху и свистнул: очень уж он мне не по душе, – сказал каторжник, приснащиваясь на боковую.

– Что, разве ты с ним повздорил?

– Нет, а морда его противна, чистый он паук.

– Я сам, брат, недолюбливаю ихнего брата: больно они уж нам насолили в своё время, да ничего не поделаешь, – надо на всё время выбирать.

Осип умолк, и светлица через несколько минут огласилась всхрапыванием каторжника с разбойником.

Задолго ещё до рассвета, в избе хозяйки дома поднялись ночлежники и попросили старуху поставить им самовар.

– Ишь, вам и ночью-то покою нет, – причитала она вполголоса, поднимаясь с своей постели.