– Щекотно, - тихо смеясь, сказала она.
– Не надо, лучше спой еще.

– Не надоело?

– Нет. Хочу всегда слушать твой голос. Твои песни все равно, что ласки, только еще сильнее, приятнее...

– Значит, ты любишь не меня, а только мои песни, - перебил он.
– В таком случае, я ревную, и вообще, я обиделся.

– Ревнуешь сам к себе?

Певец улыбнулся, молча кивнул и снова бросился целоваться.

А потом она все-таки уговорила его спеть еще. Орфей пел, а Эвридика думала о любви. Может быть, о счастье, таком же неясном, как мысли нимфы.

И все же смутное предчувствие давило грудь, хотя невозможно было расслышать шипения или увидеть скрытого высокой травой красивого тела смертоносной змеи. А змея лениво извиваясь, медленно подползала.

Последней строчкой певец опять пропел: "Я люблю тебя, Эвридика". Напоследок, его кифара издала особенно тревожный, одновременно нежный и пронзительный звук. Слезы брызнули из глаз нимфы, она бросилась на шею мужа. Он бережно отложил кифару, не менее бережно взял на руки жену, прижал к себе, стал баюкать, гладить по лицу.

Они поцеловались.

– А все-таки, для чего все это: любовь, жизнь, счастье...

Она мечтательно взглянула на него круглыми темно-синими глазами.
– Ведь все бывает для чего-то... Жизнь и смерть, счастье и муки, любовь и ненависть...

– Добро и зло, - в тон прибавил он.

– Да, добро и зло...

Она подумала и продолжала: - Если существует, значит, кто-то изобрел, придумал... Зачем? Но ведь не может быть, чтобы все это было просто так, случайно...

– Это было бы скучно, - полуспросил, полусогласился он.

– Но все удивительно переплетено в этом мире, - задумчиво продолжала она.
– Иногда, то, что кажется добром, на самом деле оборачивается злом, или наоборот... А сколько раз бывало, что любовь превращалась в ненависть...

– И наоборот...

– Мой отец, например, считает, что любовь дана для того, чтобы приносить страдание.

– А страдание?

– Не знаю. Он говорит: основа всего - страдание.

– Ну, это не может быть правдой. Ни логики, ни смысла.

Орфей посмотрел на Эвридику уже совсем серьезно.
– Я знаю: любовь на самом деле спокойна и светла. Еще я знаю: все на свете происходит от любви. Тот, кто изобрел ее...
– он расхохотался и покачал головой: - Проклятую...
– с удовольствием чмокнул щечку жены: - Соображал, что делает. Ох, соображал, - певец еще раз покачал головой: - Значит, основа всего - не страдание, а...
– он улыбнулся и менторским тоном спросил: - Что?
– зачем-то дотронулся до кончика ее носа указательным пальцем и назидательно изрек: - Счастье.

– Но ведь страдание для чего-то? Не зря же посылают его Боги?

– Боги? Страдание? Ну нет!
– с непонятной уверенностью, будто давно об этом думал и все понял, беспечно сказал Орфей: - Страдание, ненависть, зло - это все придумывают сами люди. На добро ведь сколько фантазии нужно. А зло придумать гораздо легче. И насколько легче придумать смерть, а до жизни до сих пор никто из людей еще не додумался. И ненависть придумать легче, чем любовь.

– Правда.
– Эвридика улыбнулась новой, загадочной улыбкой: чуть печально, чуть мечтательно.
– Когда о человеке говорят: "Хороший человек", - задумчиво сказала она, - то уже ничего прибавлять не надо: хороший - и этим все сказано. Когда же говорят "Плохой", то обязательно пытаются это "Плохой" как-то объяснить, потому что неловко, кажется, нужно загладить, вот и объясняют...

– Вот, видишь... А еще... Ведь каждый хочет, чтобы его понимали и любили, а много есть людей, которые хотят понимать и любить сами? Просто так, ни за что? Ради самого этого понимания и ради самой этой любви?

Теперь в его взгляде почему-то была жалость к ней, одна сплошная жалость. Ей опять захотелось заплакать, и она немедленно это желание исполнила. Эвридика заплакала, а Орфей молча стал целовать глаза и щеки любимой, познавая вкус каждой её слезинки.

Они не услышали шипения, не заметили извивавшегося в траве, уже совсем близко, змеиного тела.

Даже укуса нимфа не почувствовала, только увидела: лицо мужа исказилось. Он стал часто и дробно повторять: "Что с тобой, что с тобой, что с тобой?"

Певец держал в руках все более тяжелевшее тело жены. Его слезы полились прямо в ее, еще открытые, но уже мертвые, круглые, темно-синие глаза нимфы.

Когда Орфей убедилася в том, что Эвридика мертва, он положил труп на траву. Змея еще была здесь. Спокойно приподняв изящную красивую головку, смотрела на него, словно любовалась делом своих рук.

– Укуси меня, - попросил он змею.
– Укуси же и меня.

Змея подумала немного, вобрала в себя жало и отползла.

Певец бросился на четвереньки и стал шарить в траве, не замечая, что колет и обдирает в кровь колени и руки: все искал, искал, искал. Но змея исчезла.

Тогда он встал и опять поднял труп, теперь уже совсем холодный, тяжелый. Посмотрел изумленно, не веря, словно пытаясь окончательно убедиться в случившемся. А убедившись, опустил тело на землю. Механическим движением закрыл рукой мертвые глаза возлюбленной.