Шрифт:
– А того, что она моя, - сообщил Орф.
– Так что, убери копыта, приятель.
Оба кентавра вскочили на ноги. Касс поняла: сейчас произойдет что-то, чего ей наблюдать никак нельзя.
– А эта тоже твоя?
– заржали две глотки с двух сторон, кивая на девушку.
Орф оглядел Касс долгим взором, очень похожим на тот, каким одарил её на приёме, повернул лицо обратно к кентавру и отрезал: - Уж не твоя ли.
Поэт как-то открыто-беззащитно сидел перед этой явно взбешённой компанией, пьяно пошатываясь. Он ещё не предчувствовал назревавшей опасности. Он весело улыбался.
Гогот компании смолк. Сотоварищи Орфа стали подниматься, трезвея на глазах. На лицах появилась угроза. Кулаки стали сжиматься, приготовляясь к драке.
Один из кентавров пока еще легко ткнул поэта кулачищем в грудь.
Орф от этого незаметного толчка чуть не упал, но, быстро восстановив равновесие, махнул кулаком по направлению к нападавшему.
Фадита взвизгнула. Обе девушки в один голос закричали: - Не надо, Орф!
Кентавр молча стоял перед по-прежнему улыбавшимся поэтом. На диком, сейчас гораздо более похожем на морду, лице мятежника играли желваки.
– Уступи, осел!
– пронзительно завизжала Фадита.
– Ты что, смерти ищешь? Ну его к Баалу, моя, твоя, что он с нами по визу...
– Ах, ослом дразнишь? А чем это тебе плохи ослы?
Кентавр постоял, играя желваками.
– Мало они для вас грузов таскали?
– он подумал еще немного.
– К Баалу, говоришь? Это тебя к Баалу, зараза! В ослицы!
Кентавр перевел взгляд на Орфа и неожиданно потребовал: - А ну, извинись!
– Это за что же?
– поинтересовался тот. Он всё ещё играл в какую-то странную игру.
– За все!
– проржал кентавр.
– За все мои страданья! На колени перед нами, тружениками! Сколько я для ваших проклятых дворцов камней перекидал! А ты еще надо мной издеваться? Это сейчас-то? А ну на колени!
– С разбегу!
– медленно и нагло, глядя кентавру прямо в глаза, проговорил певец.
– Больше ничего не желаешь, машина?
Фадита снова взвизгнула.
– Как ты сказал?
– угрожающе переспросил тот.
– А вот так и сказал.
Орф мило улыбнулся.
– Сказал, а не проржал, между прочим.
Ржание опять вырвалось из горла кентавра, едва он уловил насмешку: - Вот это твое равенство?
– Ах, да, - вспомнил Орф и рассудительно заявил: - Ну что ж... Равенство - это, конечно, хорошо... Но зарываться не стоит, ребята.
– Ну, а дружить...
– вступил в разговор до сих пор молчавший другой кентавр. Словно все еще не веря услышанному, он кивнул в сторону девушек: - А дружить с ними тоже нельзя?
Орф развернулся на голос и еще раз улыбнулся: - А дружи-ка ты со своими...
– поэт улыбнулся в третий раз и ласково произнес, отчетливо выговаривая каждую букву: - Кентаврихами.
Касс закрыла глаза. Фадита завопила, крик Прекраснейшей слился с ржанием и возмущенными возгласами в момент окружившей Орфа свалки.
Фадита уже не визжала. Прекраснейшая зашлась животным воплем, вскоре голос ее сорвался, превратившись в бессильный хрип.
Когда Касс открыла глаза, все было кончено.
Кентавры удовлетворенно сопели, оттирали руками потные лбы, успокаивались, оглаживали друг друга по лоснившимся бокам, стихали, расходились. А у догоравшего костра беспомощной грудой грязного окровавленного тряпья валялось то, что всего еще несколько минут назад было весело улыбавшимся поэтом и певцом Орфом.
Глава 12
Царь Агамемнон пригласил ее за свой стол. Он, похоже, считал, что оказывает этим своей невольнице великую честь. Победитель, видно, забыл о том, что она, сегодня его рабыня, ещё только вчера была царевной.
Кассандра не желала ни еды, ни вина. Агония ее города длилась в памяти девушки весь день, хотя, едва наступил рассвет, стало ясно: город перестал существовать. Несмотря на то, что сожженный берег давно исчез за горизонтом, гарь и копоть пожаров по-прежнему, как во время отплытия, застилали глаза, въедались в ноздри, обжигали кожу. На всем корабле не находилось места, где можно было бы укрыться от хлопьев золы, горького дыма и страшных воспоминаний.
Шум безумной последней борьбы, торжество победителей, отчаянье побежденных, плач женщин и дев, которых насиловали, вязали, волокли, вели, тащили в рабство, - все это звуковое безумие собралось вместе, нагромоздилось друг на друга, застряло в горле большим сухим комом. Этот ком не проглатывался и не рассасывался.
С той самой минуты, когда обманутые проклятыми хитрецами троянцы себе на горе втащили в город коварного деревянного зверя, великим Илионом владела гибель. Позор, горе, ужас и падение Трои лежали на сердце Кассандры ее собственным позором, горем и ужасом, ее собственным падением. Гибель всех родных, любимых ею людей, стала ее собственной гибелью, хотя царевна, единственная из царской семьи, осталась в живых. Агамемнон пожелал взять дочь Приама с собой.