Девушка поднесла кубок к губам, сделала несколько больших глотков. Она посмотрела на Агамемнона. На лице его застыло просительное выражение. Он ждал от нее чуда, откровения. И она открылась ему. Сама не понимая, зачем.

– Но не это самое страшное, - прошептала Кассандра.
– Не неверие, не насмешки, не издевательства. Самое страшное - это, когда они жалеют тебя.

Она стала повторять нараспев: "Ах, безумная! Ах, жалкая, несчастная девица! Сумасшедшая, она возомнила себе, что знает будущее! Можно ли не пожалеть бедную царевну: и прекрасна, и богата, но - безумна, безумна".

Кассандра глубоко вздохнула: - А потом все те же они проклинают тебя за то, что не убедила их. Не заставила их поверить себе.

– А если я верю тебе, - прошептал царь.
– Можешь ли предсказать мне мою судьбу?

Вещунья мельком взглянула на него и быстро отвернулась: - Не требуй от меня этого, Агамемнон. Твоя страшная судьба уже ждет тебя.

– Я слушаю, - отрывисто приказал царь.
– Говори.

– Ну что ж, - вздохнула девушка. Она наперед знала его реакцию на свое предсказание.
– Если требуешь...

– Да, требую.
– жестко сказал Агамемнон.

– Твоя жена уже точит кинжал.

Глядя ему прямо в глаза, медленно выговаривая каждое слово, сообщила ясновидица приговор его судьбы.
– Даже суток тебе не прожить в своем доме, царь.

– Я понял, почему люди не верят тебе, невольница.

Агамемнон презрительно расхохотался.

В его смехе Кассандра слышала предсмертный стон своего города. Отсветы зарева полыхали на ее щеках: она опять видела насмешки и проклятья, агонию, кровь и разрушение, опять повторяла мысленно два слова: "Троя пала".

Царь Агамемнон хохотал долго, а когда отсмеялся вволю, вытер слезившиеся от смеха глаза и велел Кассандре приготовиться: он намеревался овладеть ею сразу же после ужина.

Прекраснейшая хандрила. Маялась, бедная, с того самого дня, как вместе с другими, оставившими мятежный Посейдонис, нашла убежище во дворце Зева. Фадите претило все. Днем изводила жара, необычная даже для Атлантиды, ночью донимал озноб, как будто было холодно... Комната казалась то слишком пустой, то чересчур тесной... Общество тяготило, но в одиночестве представлялось невозможным вынести минуты... Запах сыра раздражал чрезмерной остротой, а крабы не пахли вовсе... Львиная доля недовольства красавицы приходилась на Круг. Совместные медитации под бриллиантовым крестом Эдема проводились ежедневно по утрам и вечерам, и считались теперь обязательным и основным занятием обитателей Верхнего Олимпа.

– У меня от вечернего Круга потом всю ночь звенит в ушах и снятся битые кентавры, - жаловалась Фадита.
– Главное, ни спрятать, ни защитить свои несчастные мозги. И только попробуй отказаться. А к матери - там не выдержишь с нервами посильнее, чем у меня. Ребёнок, правда, у неё скучает... Ничего, придётся потерпеть... Надо же собраться с силами... Да ещё эта зануда, моя сестра... Исчезла - и всё тут. А я отвечай... Эрта-то я вижу, навещаю... Просто обосноваться там не могу... Слишком тягостно...

Касс с тоской посмотрела в окно.

– С другой стороны, что поделаешь?
– продолжала рассуждать красавица.
– Надо так надо. Хотя, если подумать, кому это надо? Зачем?

С главной площади взлетели несколько аэробилей. Касс знала: один из пилотов был Лон. Как будто, это являлось теперь для поэта жизненной необходимостью: беспечно поцеловав подругу в щечку, уходить каждую ночь.

– Не нравятся мне эти боевые вылеты, - вырвалось у Касс.
– Особенно, ночные.

– Глупости какие!
– возразила Фадита запальчиво.
– Ночи абсолютно безопасны. Во всяком случае, не опаснее дней.

Она немножко подумала.
– Даже наоборот. У машин же нет ничего, у безмозглых.

Прекраснейшая усмехнулась, всем своим видом выражая презрение к мятежникам: - Кроме мускулов с копытами... Летай себе сверху и - шарах!

– В том-то и дело, - горько подумала Касс.
– Мало им дней на убийства.

Вслух она промямлила: - У Рамтея есть исправный аэробиль, да и лазеры, наверно... У Феста, Ноэла...

– Неужели Рамтей пойдёт палить в Настоящих!
– убеждённо воскликнула красавица.
– Даже Рамтей... Скажи еще, у Эриды есть аэробиль, а главное, - у ее поклонника-халдея.

Фадита многозначительно улыбнулась, показывая бровями куда-то вверх и чуть-чуть в сторону: дескать, знаю, знаю, но не скажу, чужая тайна.

Касс вздрогнула. Глаза собеседницы, внимательно следившие за каждым нюансом, выразили затаенное удовольствие. Как ни занята была собой Прекраснейшая, а всё же не могла не заметить, что творилось с Касс, стоило разговору повернуться на Уэшеми. Красавица, верно, давным-давно все поняла, раз теперь не упускала возможностей лишний раз напомнить подруге о связи молодого поэта с Эридой.