Они ходили обутые по сверкающему чистотой полу, ели пищу беря её не вилками и ложками, а руками, при этом противно и жадно чавкая, вытирали эти жирные руки о мною скроенные шторы, не глядя, плевали себе под ноги, очень громко кричали что-то неразборчивое, периодически дерясь между собой за краюху хлеба, которую были не способны поделить, отравляли сквернословием, дымом и огненной водой воздух и, абсолютно не стесняясь моего присутствия, придавались вожделению, лишь мерзко смеясь над моим возмущением. Продолжая своё дикое действо, абсолютно все они тянули ко мне свои отвратительные грязные лапы, со словами: «Иди скорее к нам, детонька, уж мы-то научим тебя жить по-настоящему!» Но каждый раз, когда они понимали, что хоть я и бессильна изгнать их всех, а сломить им меня не удастся, они начинали кричать: «Мы сделаем всё, чтобы изгнать тебя отсюда навсегда! Тебе больше нет места среди нас, ты - лишь устаревшая избитая иллюзия, и ты совершенно не нужна со своей ограниченной душонкой в настоящем мире, полном соблазнов. Поэтому, как только мы доберёмся до тебя, мы обязательно сломаем тебе руки, чтобы ты больше никогда не смогла рисовать и писать дурацких стихов! А главное - ты больше никогда не увидишься со своим гадёнышем, потому что теперь и отныне он принадлежит только нам».

Так и не сумев изгнать их, я вернулась в твой дом, Антоша. И ещё долго рыдала от тяжёлых ран, которые они оставили в моём сердце своими словами и поступками. И когда показалось, что боль стихла, я снова их услышала. Они так громко и долго кричали, что их было слышно даже в этой комнате, за бастионом этих стен, ведь здесь не было того самого мальчика, в не было тебя, Антоша! Правда, теперь их слова были адресованы не только мне одной, они словно побуждали друг друга и самих себя верить в смысл собственных воплей! «Хватит мечтать, хватит жить грёзами, хватит любить, сопереживать, созидать, творить, стремиться, хватит быть искренними, и хватит рисовать ваши никчемные рисунки и писать никому не нужные стихи. Ведь ничего этого не существует, и каждый, кто становится взрослее, рано или поздно забудет о тебе и подобных тебе, Маливьена!» Да, они даже знали моё имя! Я закрывала уши, забивалась под одеяло, но это тоже не спасало, я слышала их захлебывающийся смех, вплоть до того, что они кричали уже в моей собственной голове. Но я дала себе слово, что вопреки всему, я не поверю им, что бы они ещё ни сказали, и сколько бы это ни продолжалось. Нет веры в грязь, но есть вера в то, что на ней можно взрастить цветущий сад. И как только я это поняла и убедилась, что не отрекусь от своего начала, они замолчали. Точнее, они всё ещё продолжали кричать, но я совершенно их не слышала. Было так забавно смотреть на их лица. Теперь они открывали рты, словно рыбы, скалились, что псы, брызгали пеной, как бешеные звери, а я их не слышала. И я решила, что сохраню в своём сердце надежду ровно до тех самых пор, пока ты снова не вернёшься, мой милый мальчик. Пусть я делала всё, что умела, лишь как могла, пусть я была не настолько талантлива как ты, но ведь рисуя, я создавала свой мир, в котором мы с тобой всегда были вместе. И пусть теперь мой дом был безвозвратно потерян, а все мои труды растоптаны и запятнаны скверной. Я дала самой себе слово, что никогда не пущу их сюда, в твой дом, Антоша! Не пущу, чего бы мне это ни стоило. И так продолжалось очень долго. Но однажды я снова уснула. Ты так и не появился, исчезнув надолго, и это отнимало у меня львиную долю сил. А вот их только наполняло свежими силами. Им оказалось мало того, что они уже отняли: мой дом, мой мир, моего любимого! Им всё же хватило наглости ворваться и сюда! Проснувшись после долгих лет, я увидела, что все мои труды растерзаны и растоптаны. Благо, сил у них хватило только на это, сам же дом они не смогли тронуть, и он устоял. Поэтому я была спокойна и счастлива. Но понимая, что ты так и не появился, рыдала от досады. А после долгих размышлений я осознала: если я буду только жалеть себя, то ничего не изменю. А ещё я поняла, что нельзя прекращать верить. И я снова начала творить, а многое мне даже удалось восстановить. За то время, я потратила очень много сил, но мне удалось закончить всё задуманное, перед тем как опять войти в реку забвения.

– Ты не обидишься, если я покажу тебе?
– спросила Маливьена.

– Шутишь?!
– разинул я рот.

Мне даже не пришлось зажмуриваться, как декорации в комнате сменились сами собой. В окне полыхнуло огненное зарево, и на стенах, полу, потолке начало проступать бесчисленное количество листов с яркими радужными рисунками и вязью прописных строчек. Каждая строчка и каждый рисунок фиксировались в моём сознании. Голову вскружило от такого потока мыслеобразов, созданных и посвящённых этой девушкой: мне, жизни, любви, надежде, нашей долгожданной встрече, будущему - и всему тому, в чём она находила смысл своей жизни. Не успел я насладиться полнотой новых впечатлений, как в окно ворвался ветер и, срывая работы со стен, закружил их, превращая каждый листочек в лепесток розы. На нас хлынул дождь из этих лепестков. Комната снова обрела прежние черты, а мы так и лежали, полностью усыпанные розовым бархатом цветочных слёз. С этой минуты я, наверное, в сотый раз зарёкся не удивляться, решив воспринимать всё происходящее, как естественный ход событий. Да вот только, насколько в этом было проку, после таких-то откровений? Как минимум, следующей ночью мне предстояло хорошенько многое обдумать, связать и сопоставить... Маливьена приподняла голову и посмотрела мне в глаза.

У меня тоже больше не было ни сил, ни какого-либо желания сдерживать всё то, что сейчас скопилось внутри. Чувствуя, как подрагивают тела, мы потянулись друг к другу, и мои губы коснулись её губ. Сегодня всё-таки состоялся наш первый настоящий поцелуй, за всё время, проведённое вместе! И знаете, я не ошибся! Он, действительно, был сладок, как никогда ни с одной девушкой! А затем мы ещё очень и очень долго наслаждались этим долгожданным моментом. Я не помню, сколько мы ещё так провалялись в объятиях друг друга, увлечённые процессом, но когда остановились - губы ужасно пекло, а сердце бешено колотилось. Тяжело дыша, я посмотрел на свою подругу и сказал то же, что и много-много лет назад:

– Какая же ты у меня красивая!

Та улыбнулась и, что котёнок, вцепилась коготками в мои рёбра, проурчав нечто взаимное. А потом, испытывая истинное блаженство, просто от того, что находимся рядом друг с другом, мы крепко уснули.

Но вопреки ожиданию, сон был не таким ярким и красивым, как окружающая меня явь. Буквально с первых же минут этого тяжелого сна, мне явился образ Кости. Он укоризненно смотрел на меня с минуту, а потом язвительно спросил:

– Антон, ты в курсе последних новостей?

– Каких?
– настороженно спросил я, заметив подвох в интонации друга.

– Ты всё же сошёл с ума!
– ответил он и злорадно рассмеялся.

Я почувствовал, как на лбу проступила холодная испарина, руки задрожали, а ноги стали ватными. Тяжело сглотнув, я принялся судорожно озираться по сторонам. Оказалось, теперь я стоял в пустой и покрытой льдом комнате Маливьены. В комнате из нашего одного на двоих небоскрёба. Я заметался в поисках двери, исполненный всепоглощающим желанием бежать прочь, но, не желая меня выпускать, со стеклянным звоном лёд на стенах взорвался мириадами сверкающих осколков, и комната растворилась, оставляя меня в кромешной темноте. Ужас овладел каждой клеточкой моего тела. В голове нестерпимо загудело. Ухватившись за неё, я закричал, что было мочи, вспоминая слова Маливьены о столь же нестерпимом гвалте голосов. И вдруг сквозь этот отвратительный гул я услышал надрывный девичий крик. Это был крик Маливьены. Я понял, что она зовёт меня, пытаясь выдернуть из этой жуткой темноты. Но тьма совершенно не хотела отпускать. Из последних сил я встал с колен и побежал прямо на зов её голоса, но чем дальше я бежал, тем хуже получалось разбирать слова девушки. В конечном счёте голос и рыдания подруги затихли совсем. И теперь я тоже услышал! Услышал тысячи голосов, перешёптывающихся между собой.

Я услышал их прямо в своей голове: «Не делай этого, Антон, забудь все свои иллюзии, не верь миражам, они бесплотны и обманчивы, они не принесут тебе выгоды, проснись и возвращайся к нам, мы же так скучаем, не дай фантомам свести себя с ума, не существует ничего, кроме власти материи и торжества нашего разума. Ты нужен этому миру с ясным и чистым сознанием! Поэтому не вздумай больше верить этой сучке!» Шёпот усиливался, и я снова закричал:

– ЗАТКНИТЕСЬ! Да, что вы вообще знаете о жизни, о разуме, о мире, когда сами утопаете в своих проблемах?

Мне снова явился образ Кости.

– Прости, приятель, - сказал тот равнодушно, - но, по-моему, у меня снова для тебя плохие новости. Твоя подружка Маливьена (кажется, так её зовут?!), в общем, её не существует! Она совершенно ненастоящая, и ты был прав! Ты сам её себе выдумал, а потом поверил. Но пока ещё не слишком поздно, это можно исправить, и я могу тебе помочь!

– Заткнись!
– закричал я пуще прежнего, но уже на Костю.

А он снова злобно рассмеялся в ответ.

– ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИТЕСЬ, ВЫ ВСЕ!
– кричал я в охватившей меня истерике.