— Ты мое безумие, Катриона. Ты мое бесконечное, сжигающее, терзающее каждую секунду безумие.

Темный сделал судорожный вздох, словно пытался поймать мое дыхание, простонал, так отчаянно, что жутко стало даже мне, и выдохнул:

— Ты станешь моей. Араэден сильный соперник, но… ты станешь моей.

В багряно алых глазах полыхала уверенность. Абсолютная уверенность и в своих действиях и в результате, к которому они приведут. И я уже видела такое — в том храме, из которого кесарь настраивал переход в этот мир!

— Любопытно, — я встала ровнее и сложила руки на груди, хоть как-то оградившись от ауры властности, уверенности и убежденности нависающего надо мной темного, — и сколько же планов по заполучению меня у вас есть на данный момент?

Акъяр несколько отодвинулся, в его глазах промелькнуло то ли удивление, то ли смесь восхищения с непониманием, но на мой вопрос принц все же ответил:

— На данный момент двенадцать.

Вот как. Мы, Астаримана, всегда просчитывали как минимум две вариации развития событий, и потому проигрывали крайне редко, кесарь — семь, в результате он не проигрывал никогда, а Акъяр заготовил уже только «на данный момент» двенадцать?! Чертов гений!

— Хорошо, — медленно проговорила я, — допустим… — хотя допустить подобное являлось делом малоприятным.

Но, с другой стороны, вот он темный, который открыто говорит, что хочет меня, вот она я, едва ли одетая, без защиты и практически в его полной власти. И возникает прелюбопытный вопрос:

— А что, собственно, вас сдерживает?

Принц Ночного Ужаса посмотрел на меня как-то странно, затем слегка прищурил глаза, словно что-то просчитывал, видимо пришел к какому-то выводу, усмехнулся и произнес:

— Ты из другого мира.

— Насколько я могу судить, вас это не особо смущает, — с нескрываем сарказмом сообщила я.

Темный усмехнулся, снова приблизил свое лицо к моему практически вплотную и прошептал:

— Меня это не смущает, Катриона, меня это пугает.

Улыбнувшись, укоризненно покачала головой, не скрывая, что не поверила ни единому слову, и едко заметила:

— Принц темных говорит о страхе…хм. Вы открываетесь с неожиданной стороны, Акъяр.

На откровенную издевку реакцией была… улыбка. Акъяр смотрел на меня с высоты своего роста, знаний собственной цивилизации, опыта, и… смотрел так, словно я ребенок, который вообще ничего не понимает. А затем губы его скользнули по щеке, к уху, и темный прошептал:

— Я боюсь тебя сломать, Катриона. Вот то единственное, что меня останавливает.

И он вернулся в прежнее положение, и посмотрел мне в глаза.

Что ж, я ответила на его взгляд, но за багровыми глазами темного я видела другие — ледяные кристаллы глаз кесаря, а вот слова, пульсирующие в моем сознании были примерно такими же: «Я не хотел тебя сломать, нежная моя. Это единственная причина моей сдержанности».

И мой разум категорически не понимал, что за гоблинское выражение!

— Сломать — это идиома? — нервно спросила я.

Акъяр, глядя на меня с той же загадочной полуулыбкой, отрицательно покачал головой.

Помолчал несколько мгновений, а затем осторожно, старательно подбирая слова, попытался объяснить:

— Любовь для нас — это умноженная в сотни тысяч раз потребность обладать. Светлые разрывают все связи любимой женщины с семьей, темные… поступают жестче, но действуют скрытнее и в гораздо больший промежуток времени — наши женщины своевольны, приходится быть изобретательнее. Но… если в игру вмешиваются чувства, если страсть скользит по грани безумия, а запах любимой лишает контроля… — Къяр хрипло простонал какое-то ругательство, и резко отстранился от меня, завершив уже совершенно спокойно: — Гораздо безопаснее держаться на расстоянии до тех пор, пока не начнешь контролировать желание полностью подчинить себе волю и личность любимой женщины. Видишь ли сломанная игрушка в качестве любовницы это одно, но сломать ту, что становится важнее жизни… это убивает.

Я смотрела на Акъяра, высокого, широкоплечего, с черными как ночь волосами, собранными в низкий хвост, с лицом, которое можно было бы назвать прекраснейшим порождением этой самой ночи, а думала… думала я исключительно об одном:

«Они больные!»

«Да, — неожиданно отозвался мир.

«На всю голову, — добавила я».

Мир ничего не ответил, но я чувствовала, что он полностью согласен со мной.

«И они похорошили Адраса… — мысленно простонала я».

Сэтарэн ответил шелестом бескрайнего моря трав Миргана, словно скорбел о смерти Адраса вместе со мной.

Я развернулась, роняя покрывало с плеч, посмотрела на стеклянный шар, в котором все так же клубился мрак, и прикоснулась ладонью к гладкой холодной поверхности. Я не могла смириться с гибелью Адраса, просто не могла, и в отчаянном порыве, прежде чем призвать воды Эхеи, простонала:

— Прости меня.

Там, в шаре, среди клубящейся тьмы вновь вспыхнули алые прорези глаз. А затем внезапно, из тьмы сформировалась рука, и коснулась моей ладони с той стороны стекла.

— Адрас… — прошептала я, всем существом подавшись к шару.