Дорогой до Москвы Марью стали одолевать сомнения, всё ей казалось, то она совершила непростительную ошибку, оставив Веденское. Несколько раз она порывалась вернуться и дождаться возвращения Ефимовского из Можайска, но всякий раз ей мешало уязвлённое до самой глубины души самолюбие. "Но каков! Он всё решил! Он велел дожидаться его в усадьбе! Нет, вернуться, стало быть, признать за ним право распоряжаться своей жизнью! Но отчего он был так холоден поутру?! Отчего слова его о том, что надобно сделать оглашение звучали, столь безрадостно? Разве можно так?!" Не было отныне обратного пути. Вернуться к нему, как побитая собачонка, испугавшись того, на что решилась, вернуться, чтобы видеть в его глазах насмешку и презрение? Нет уж. Господь не выдаст, свинья не съест, а она не станет дожидаться его только потому, что он так решил. Коли нужна, пускай догонит, пускай воротит, а ежели нет, то на нет и суда нет. При мысли о том, что может стать известно об оглашении, сделанном после того, как она приехала в Веденское, Марье становилось дурно. Не надобно быть семи пядей во лбу, дабы понять причины столь поспешного обручения. По всему выходит, что она вынудила графа сделать предложение, а уж коли припомнить ещё и слухи, что распустила в столице княжна Урусова о том, что Ефимовский, якобы сбежал на Кавказ потому как mademoiselle Ракитина ему проходу не давала, так и вовсе тошно становится. "Довольно!" — поджала губы Марья, когда возок остановился у ворот московского особняка Калитиных.

— Милка, — бросила она быстрый взгляд на горничную, — о том, что ночь провели в Веденском никому не сказывай, — напутствовала она девку, зная, что та большая охотница языком чесать по чём зря.

Видя, что барышня не в духе, горничная испуганно кивнула. Выбравшись из возка, Марья постаралась улыбнуться дворецкому, спешащему навстречу приехавшим.

— Марья Филипповна, — подавая руку, засуетился тот, — вот уж не ждали. Хорошо же, что вы нынче приехали, как угадали. Василий Андреевич поутру в столицу собирался выезжать.

— А что дядюшка дома будет? — осведомилась она в передней, снимая капор, отороченный мехом лисицы, и протягивая тот лакею.

— Дома, — помогая ей снять салоп, отозвался дворецкий. — Обедать собирались. Вы прямо к столу поспели.

— Вот и славно, — улыбнулась Марья. — Дюже голодна нынче.

Покидая Веденское, Марья не стала задерживаться даже для того, чтобы выпить чашку кофе, и в животе давно урчало от голода. Заслышав голоса в передней, Василий Андреевич вышел из кабинета.

— Марьюшка, — удивлённо распахнулись тёмные глаза Калитина, — ты как здесь?

— А я, дядюшка, в Петербург с вами поеду, к Сержу, — устремляясь в раскрытые объятья, отвечала Марья.

— Отчего надумала вдруг? — повёл он племянницу в столовую, где прислуга уже накрывала стол к обеду.

— От скуки, верно, — беспечно улыбнулась Марья.

— Ну, коли решила, то поедем, — покачал головой Ракитин.

За обедом Марья говорила без умолку, стараясь заглушить чувство страха, что росло в душе с каждой минутой. Калитин всё более хмурился, понимая, что неспроста она так говорлива и нарочито весела нынче. Расспрашивать не стал, полагая, что дорога впереди неблизкая, захочет, сама обо всём поведает.

После обеда Марья, сославшись на усталость, удалилась в покои, что всегда занимала, бывая в московском доме дядьки, сказав, что желает отдохнуть с дороги. Оставшись одна, девушка, не раздеваясь упала на кровать, уставившись широко открытыми глазами в потолок. Мыслями она снова вернулась в Веденское, вспоминая ушедшую ночь. Ах, какими нежными были руки Андрея, какие слова, полные страсти, шептал он ей, осыпая ласками и поцелуями. Так что же случилось поутру? Отчего он был столь холоден, столь бесконечно далёк? О, как ненавидела она его в тот момент, когда говорил с ней так зло и отрывисто, будто обвинял в чём-то. А он и обвинял. Разве не спросил, каким образом она оказалась в его имении? Стало быть, не поверил, что с пути сбились, решил, что нарочно к нему приехала.

Уезжая, она оставила записку, написанную второпях. Вспоминая о чём написала, Марья едва не застонала вслух. Пока водила пером по бумаге, ею владели гнев и обида, что, как известно, совершенно никудышные советчики. Не надобно было писать всех тех слов, что нашёптывала собственная оскорблённая гордость, ведь, по сути, своей рукой написала о том, что прошедшая ночь для неё ничего не значит и свои планы относительно сезона в столице она менять не собирается. "Не стану более писать к нему, не стану искать с ним встреч. Будь, что будет", — решила она, закрывая глаза и проваливаясь в дрёму.

Из Можайска Андрей вернулся поздним вечером. Дорогою он много думал о своём отношении к mademoiselle Ракитиной и пришёл к выводу, что, в сущности, ему всё равно, коим образом она оказалась в Веденском. Приехала ли она нарочно, либо действительно метель заставила её искать пристанища на ночь в первой попавшейся усадьбе, отныне не имело значения. Важно было лишь то, что после дивной ночи, что он провёл с ней, все его метания и сомнения остались позади, и отныне она принадлежала ему. Раздумывая над тем, какой станет его жизнь, Андрей пытался представить себе семейный быт. Верно, всё переменится. Возможно, он оставит службу и подаст в отставку, превратившись в помещика, занятого исключительно собственным хозяйством и семейными хлопотами. Вероятно, Марья Филипповна пожелает переменить обстановку в огромном унылом и мрачном доме, и он не станет тому противиться. А ещё Андрей думал о детях. Сколько Господь пошлёт им? Вспоминая собственное безрадостное и одинокое детство, ему виделся большой дом, наполненный детскими голосами, ему хотелось, чтобы кто-то маленькими нежными ручками обнимал его и называл так трогательно: papa. И всё это ныне возможно. Отчего он так долго медлил? Надобно было ещё в Петербурге настоять на этом браке. Чёрт с ней, с гордостью, можно было наступить ей на горло, опуститься на одно колено и притвориться влюблённым до безумия. Зная женскую натуру, можно было быть уверенным, что тогда mademoiselle Ракитина ему бы не отказала.

Едва он вошёл в дом, навстречу ему поспешил дворецкий.

— Марья Филипповна ещё почивать не ложились? — весело осведомился он у слуги, снимая перчатки.

— Барышня ещё поутру уехали. В аккурат за вами, ваше сиятельство, — отозвался дворецкий, помогая хозяину снять шубу.

— Уехала?! — замер Андрей. — Отчего? — более обращаясь к самому себе, тихо спросил он.

— Не ведаю, — отозвался слуга. — Письмо вам оставили. Я его у в кабинете на столе положил.

Не глядя более на пожилого слугу, Андрей широким шагом пересёк вестибюль и распахнул двери, ведущие в южное крыло дома, туда, где располагался кабинет, прежде принадлежавший его отцу, комната, которую он ненавидел всей душой.