— Вижу, не ошибся, сия барышня вам знакома, — не отводя взгляда, пробормотал Андрей.

— Откуда вам знать о том, что мы встречались с Марьей Филипповной? — чуть севшим от волнения голосом осведомился Карташевский. — Неужто сама mademoiselle Ракитина вам поведала?

— Нет. Мари о встрече с вами умолчала, Павел Николаевич. Видимо, воспоминания больно тягостные.

Карташевский поднёс к губам стакан с вином и сделал большой глоток. Расспрашивать он не решился, выжидая, пока граф Ефимовский сам продолжит начатый разговор.

Понимая, что от него ждут объяснений, Андрей тихо заговорил:

— Вы стрелялись с моим младшим братом. Я знаю, что Мишель сам бросил вам вызов, и не виню вас в том, что случилось. Меня мучит только один вопрос. Дуэли не возникают на ровном месте, что стало поводом? Марья Филипповна была благосклонна к вам?

— Monsieur Соколинский приходился вам братом?! — удивлённо воскликнул Карташевский.

— Младшим братом по матери, отцы у нас разные, — пояснил Андрей.

Карташевский некоторое время молчал, осмысливая услышанное. Ныне ему становилась понятна неприязнь графа, с коей он столкнулся при первом знакомстве.

— Весьма скверная вышла история, — вздохнул, наконец, ротмистр, — но вы имеете право знать. Я повёл себя низко, подло. Всё дело в деньгах.

— В деньгах?! — не сумел сдержать удивления Андрей.

— Да, Андрей Петрович, в проклятом золотом тельце. Накануне того злополучного вечера, когда ваш брат бросил мне вызов я сильно проигрался. Уж не знаю, чем так насолила mademoiselle Ракитина князю Урусову, в чьём имении в тот вечер давали бал по случаю именин его сестры, но князь просил меня скомпрометировать девицу в глазах вашего брата. Надо сказать, что способ для того я выбрал совершенно бесчестный. В обмен на эту услугу князь оплатил мои карточные долги и ещё добавил кое-что, сверх того.

— Неужели сожалеете о том? — поинтересовался Ефимовский, так и не притронувшись к ужину.

Андрей только время от времени подносил к губам стакан с вином и отпивал по маленькому глотку.

— Безмерно. До сей поры в подобной низости замечен не был и девиц не компрометировал. Но раз вы сватались к Марье Филипповне, стало быть, с ней всё хорошо? — спросил он.

— Да, с Марьей Филипповной всё хорошо, — задумчиво молвил Андрей. — Господи, любила ли она Мишеля хоть немного, раз ему пришлось заплатить столь высокую цену за своё увлечение?

— Думаю, да. Знаю только, что ваш брат был помолвлен с княжной Урусовой. Видимо, опасаясь разрыва помолвки, Илья Сергеевич затеял эту интригу. Коли бы Марья Филипповна не испытывала к вашему брату никаких чувств, у князя не возникло бы даже мысли опорочить девицу в глазах жениха его сестры.

— Весьма изощрённый способ сохранить помолвку, — отозвался Андрей.

— Я не желал убивать вашего брата, Андрей Петрович. Сам не могу понять, как то получилось. Намеревался выстрелить в воздух над его головой…

— Довольно о том. Что нынче ворошить прошлое, — глубоко вздохнул Ефимовский, стараясь сохранить самообладание.

— Я понимаю вас, — с трудом поднялся из-за стола Карташевский и потянулся за костылями, стоявшими у стены. — Вынужден оставить вас, мне поутру рано выезжать.

Андрей понимал, что он сказал о том, что должен идти, дабы только сохранить лицо, ибо, зная теперь обо всём, что их связывало, догадывался о нежелании самого Андрея продлить встречу. Оставшись один, граф расплатился за ужин и поднялся в свои комнаты.

Нашлись все недостающие кусочки мозаики и сложились в весьма неприглядную картину. Ему вспомнилось, как он сам едва не оскандалил Марью Филипповну на весь Петербург. Он возненавидел её, наслушавшись россказней князя Урусова, а оказалось, что, в сущности, вина её состояла только в том, что она позволила Мишелю ухаживать за собой, зная, что он помолвлен с другой. Гнетущей тяжестью легло на сердце осознание гадости собственного поступка. Становилась понятна настороженность Марьи в отношениях с ним, её нежелание ответить согласием на его сватовство, тем более что предложение было сделано в оскорбительной манере.

Голова нестерпимо болела от обилия новшеств, с которыми ему пришлось столкнуться на новом месте службы, а поутру, всё должно было начаться сызнова. За весь день у него не было ни единой свободной минутки, дабы предаваться размышлениям о Марье Филипповне, но разговор с Карташевским вернул его к мыслям о ней. Всё, что ему оставалось это написать mademoiselle Ракитиной и попытаться объясниться. Задача оказалась не из лёгких. Как же мучительно было подбирать слова, дабы передать с их помощью всю глубину сожалений по поводу столь поспешно и неверно принятого решения. Он несколько раз начинал письмо, но перечитав первые строки, в сердцах перечёркивал написанное и начинал сызнова. Как же трудно, оказалось, признаться в собственных чувствах, пусть и не воочию, а на бумаге. Как передать всю ту тоску, что всякий раз сжимала сердце, когда он думал о ней. Как же трудно было написать: