— Я знаю, что Софья отказалась от тебя, я предвидел это, потому отдал ей всё состояние, дабы она могла считаться выгодной партией и не зависеть от чьих-либо милостей. У моей сестры гордости куда больше, чем любви. Она сама не сознаёт того, но в этом мы с ней схожи: tour ou rien (всё, либо ничего), ни ей, ни мне не надобна жалкая пародия на любовь. Я знаю, что ты просил Марью стать твоей женой, но тебе не стоит беспокоиться, что в тот день, когда ты станешь с ней под венец, я явлюсь за твоей спиной подобно ангелу мести. Я отпустил её и уже не вернусь, — глухо произнёс он, глядя куда-то в сторону невидящим взглядом.

— Но откуда? — Ошеломлённо произнёс Андрей.

— Откуда мне известно? — Куташев выгнул бровь. — Борис написал. Он с самого начала был посвящён в мои планы.

— Тоже мне друг, — хмыкнул Андрей, вспомнив скорбное выражение лица князя Анненкова в разговоре о смерти Куташева.

— Не суди его, — вздохнул Николай. — Борис — настоящий друг и умеет хранить чужие тайны.

Ефимовский потёр виски кончиками пальцев, ему казалось, что голова его вот-вот расколется от того количества мыслей, что одновременно и хаотично возникали в его мозгу.

— И всё же, отчего так, а не иначе? — Глухо спросил Андрей.

— Я скажу, — Куташев присел в кресло напротив Ефимовского. — Когда я встретил Марью в Петербурге, и она приложила немало усилий к тому, чтобы увлечь меня, я, признаться, был заинтригован. Но, увы, моя драгоценная жена оказалась никудышней лицедейкой, и интрига скоро раскрылась. Сначала я был взбешён и оскорблён, меня намеревались использовать самым гнусным образом, все мои помыслы были только о мести. Я ненавидел и презирал её, и всё, чего желал, отплатить ей той же монетой. Мне казалось, что эта женщина тебя не достойна, — он вздохнул. — Я сам не понимаю, когда мои чувства к ней переменились, откуда взялась бешеная ревность, доводившая меня до исступления, я осмелился поднять на неё руку. Думал, она побежит к тебе или к брату искать защиты от мужа-тирана, но она осталась со мной, не желая выносить скандал на всеобщее обозрение. Насмехаясь над ней, я пытался отрицать, что меня хоть сколько-нибудь задевает её измена, и то, что ты, тот, кого я считал своим другом, всё ещё любишь её и встречаешься с ней за моей спиной, словно кислотой разъедало мне душу и сердце.

Андрей опустил ресницы, не в силах вынести укора во взгляде.

— Я никогда не скрывал от тебя своих чувств к Марье Филипповне, — произнёс он в своё оправдание.

— Вот потому я и отпустил её, — ответил Куташев после непродолжительного молчания. — Я не смог завоевать её любви, не добился её уважения, но в какой-то момент я понял, что могу привязать её к себе, сыграв на чувстве вины, однако вряд ли бы это сделало меня счастливей. Развестись с ней — стало быть, раз и навсегда оставить несмываемое пятно на её репутации. Я готов был взять вину на себя, предоставив ей столь желаемую свободу, но в любом случае тень скандала пала бы и на неё, и на тебя.

— Ты потому не скрывал своих похождений? — Всё ещё не веря услышанному, спросил Андрей.

Николай кивнул:

— Да, Рада не знала о том, какая роль отводилась ей, и признаться, мне по сей день стыдно от того, что я использовал её подобным образом. А потом меня ранили, и тогда я решил использовать сложившуюся ситуацию, дабы раз и навсегда порвать связи с обществом. Упреждая твои вопросы, хочу сказать, что я не намерен оставаться в Польше, где любой может найти меня так же, как и ты. Имение матери я продал, мы остановились пока в Варшаве, но с наступлением тепла уедем. Куда? Не спрашивай, — Николай улыбнулся. — Я сам не знаю, куда занесёт меня судьба. Я решил путешествовать, а Рада поедет со мной. Может быть, где-нибудь мне приглянется какой-нибудь райский уголок, и я решу обосноваться там навсегда. Признаться, я удивлён, встретив тебя здесь. Неужели ты передумал и уже не помышляешь о счастье с несравненной Мари? — Куташев усмехнулся. — Может быть, тогда моя жертва напрасна?

— Нет, я не передумал. А в Варшаве оказался по долгу службы. Моё прошение удовлетворили, но вследствие того, что когда-то я отказался принять командование полком в Тифлисе и не оценил оказанной мне чести, мною остались недовольны и, сослав меня в Польшу, таким образом дали это понять. Но теперь зная истину, право, не знаю, как я смогу жениться…

— Для всего света я умер, Борису я верю, как самому себе, — перебил его Николай. — И даже, ежели кто-нибудь, когда-нибудь случайно обнаружит истину, то никто не осмелится осуждать вас. Твоё положение бесспорно неприятно, но его можно поправить. Напиши Ракитину, попроси его содействовать твоему переводу в Петербург. Сергей Филиппович нынче человек весьма влиятельный.

Ефимовский отрицательно покачал головой. Князь Куташев нахмурился, глядя на него.

— Смири гордыню, Andre. Мало ли бед она тебе принесла? Не повторяй прошлых ошибок.

— Боже, как же всё сложно, — пробормотал Ефимовский, с силой проводя ладонями по лицу.

— Всё просто, Andre. Ты сам себе придумываешь различные препятствия. Я понимаю, что тебя тревожит моральная сторона этого дела, и знание истины противоречит твоим принципам, но пусть это останется на моей совести. Ты же возвращайся в Петербург и забудь об этой встрече, будто её и не было. Не думаю, что нам будет суждено встретиться ещё раз.

При этих словах князя Куташева Андрей поднял голову и взглянул на Николая так, будто видел его впервые.

— Ты очень переменился, — тихо обронил он.

— Я знаю, — Николай усмехнулся, мельком бросив взгляд в зеркало.

Ранение не прошло для него бесследно. Долгая болезнь, вызванная скорее душевным расстройством, нежели телесным недугом, подорвала его силы. Куташев довольно заметно похудел, осунулся, но всё ещё оставался привлекательным мужчиной, несмотря на очевидные признаки телесной слабости.