Шрифт:
– Сильно сомневаюсь. Витольд, что такого граф Маэрлинг прятал в подвале особняка?
– Спросите у него самого. Если он сочтет нужным, он вам ответит.
– Судя по состоянию трупа, его перед смертью спрашивали часа эдак два, причем вполне опытные люди.
Коридор поплыл куда-то в сторону. Витольд вцепился в стену и задержал дыхание. До этой секунды он не знал, что слова могут падать на плечи совершенно ощутимым физическим весом и прибивать к земле.
– Что?
– Витольд!
– тембр голоса Эдельвейса изменился и стал почти человеческим. Ледяная вежливость и эдакая начальственная мягкость ушли, звякнул хорошо замаскированный страх.
– Витольд. Я не думаю, что вы лично замешаны в чем-то плохом. Но в чем-то ваша семья замешана была. С вашим признанием или без него, но я раскопаю это. Вся разница будет заключаться в том, по какую сторону тюремных стен вы встретите мое открытие. У меня мало времени. Сегодня ... то есть уже вчера убили моего отца, Витольд. Взорвали в карете. У нас теперь у всех очень мало времени. Ради вашего будущего. Ради ваших отца и мачехи, ради вашей пока еще живой и здоровой сестры, Витольд, скажите мне, что они такой ценой защищали?
– Я не...
– Витольд! Вашего отца освежевали, как свинью, чтобы скрыть следы пыток. Милинду повесили на люстре, думаю, нет нужды говорить, что с ней вытворили до этого. Она была красивая женщина, но опознали ее по остаткам платья.
Витольд почувствовал, что не может дышать. Пол и стенка куда-то поплыли, на месте оставалось только белое лицо со сведенными бровями.
– Витольд. Что они прятали?
– Я не знаю... Не знаю, не знаю, и не знал никогда!
– Тогда о чем вы догадывались?
Маэрлинг глотнул воздуха, как ледяной воды, и вытолкнул:
– Милинда была больна порфирией. Но это единственный секрет отца, о котором я... догадывался. Я не спрашивал. Это... это было не мое дело. Милинда... она хороший человек. Трудно любить мачеху, которая на три года старше тебя, но она очень хороший человек! Вы поймали тех, кто... вы их поймали?!
– Пока нет. Там очень своевременно приключилась вспышка народного гнева. Не поймали. Но поймаем, и я лично с каждого шкуру спущу. Очень медленно и аккуратно, - по тому, каким тоном это было сказано, Витольд понял, что Эдельвейс не врет. И этот холеный жандармский сыночек в белых перчатках действительно будет резать убийц на куски без всякой жалости и прочей белиберды.
Тот что-то лихорадочно обдумывал. Даже манжет начал теребить здоровой рукой.
Витольд видел картинку, но совершенно не ощущал себя частью окружающей жизни. Его как будто вышвырнуло за плотное стекло, пропускающее цвета и даже звуки, но отделяющее прочий мир непроницаемой завесой.
– Витольд, какого цвета были глаза у вашей мачехи?
– Синие. Но...
– Говорите, Витольд.
– Она слепла, хотя не говорила об этом. Просто иногда замечал, что она хуже видит... Перестала вышивать, иногда брала перчатки похожих, но разных цветов - отец ей подсказывал, я тогда не обращал особенного внимания... Мне кажется, она что-то такое капала...
– Белладонну? Белладонна не дает синего цвета. Она расширяет зрачок, и все.
– Капала или даже вставляла в глаза, я не знаю. Однажды я наступил на очень тонкое стекло, на нем был синий круг. Я тогда не понял, что это такое.
Эдельвейс кивнул, словно это признание ему о чем-то сказало.
– Последние два вопроса. Первое. С кем из медиков ваш отец был близко знаком?
– У нас есть семейный врач, Освальд Виргейм, он заходил к нам раз в две-три недели раньше. Правда, последние несколько лет отец к нему не обращался. Но больше никого я назвать не могу.
– Хорошо, а нордэны у него в знакомых были? Я имею в виду тех, кто бывал на Архипелаге или имел возможность там оказаться?
– Мой отец недолюбливал нордэнов. Лет двадцать назад - я помню очень смутно - он был в неплохих отношениях с генералом Рагнгерд. Они познакомились через ее мужа, министра Вальдрезе, но после нее ни с кем из северян он особенно не общался.
– А с ее дочерью? Дэмонрой Ингрейной.
Витольд напряг память.
– Он ее уважал. Может, в память о матери, не знаю. Она у нас почти не бывала.
– Потому что не совсем вашего круга?
Витольд задумался. И понял, что вывод, к которому эти размышления привели, его настораживает.
Дэмонра была бы единственной наследницей не последних в столице титула и состояния, если бы хоть палец о палец ударила, чтобы доказать, что отец ей все это завещал. Она бы сделала это легко, но отчего-то даже не попыталась. Официально Дэмонра не имела титула, принадлежа к первому классу как нордэна, а не как дворянка, но через отца совершенно законным образом состояла в кровном родстве с половиной аристократических семей Каллад. И, как болтали, долгое время являлась любовницей кесарева племянника.
– Да нет, она вполне нашего круга.
– И ваш отец ее уважал.
– Да.
– Но они никогда не встречались в доме.
– Последние лет десять - точно нет. Во всяком случае, не при мне.
Винтергольд страдальчески сдвинул брови.
– Значит, запасы сыворотки там можно не искать. Все пропало, так, Кай? Кай?
Подростка в коридоре уже не было. Только белая дверь чуть слышно клацнула, закрываясь.
Магда Карвэн невнятно молилась, отвернувшись к окну.